Вышел. Только потянулся включить свет, как вдруг понял, что крики прекратились. Будто выключили их.

И в наступившей тишине — тяжелые вздохи из-за двери напротив.

Я шагнул, помедлив, коснулся ладонью холодной доски и замер — в темноте, посреди коридора, слушая прерывистое, с хрипом, дыхание.

— Мата…

Шорох, шлеп босых ног о пол, шепот с той стороны:

— Да… дядя Петя?

— Тебе чем-нибудь помочь?

— Нет… я… сейчас справлюсь… спасибо…

Так мы еще какое-то время стояли, молча, по обе стороны плотно закрытой двери. Я все хотел что-то сказать, но нужные слова ускользали…

Утром я сидел на кухне и глядел в окно, сквозь позолоченные сентябрем березки. Человечки в серой форме что-то рассматривали возле дома напротив. Трупы увезли еще раньше. Мата была тут же, гремела посудой под шум льющейся воды. Катя только что пошла с Ваняткой на прогулку.

— Тебя что-то печалит, Мата.

— Да, господин. — Вода смолкла. — Я устала забирать жизни…

Несколько листиков слетели с желтых веток и закружились к земле.

— …я бы хотела… дать жизнь.

Слова заставили обернуться. Мата смотрела на меня. Большие темно-карие глаза.

— Так ведь… — горло вдруг перехватило, пришлось откашляться. — Придет время, ты сможешь найти жениха… В университете, когда восстановишься, или еще где… Да тот же Антончик…

— Мой отец отдал меня в жены вам, господин.

Сердце стянуло. Я опустил взгляд, уставившись в пол перед Матой.

Все стало ясно.

Мата знала, что я не могу взять ее в жены. Знала, что вольна здесь выбирать себе любую жизнь. Знала, что в России никто не швырнет в нее камнем. Но то, что дало ей страшный дар, сидело очень глубоко — глубже разума, глубже чувств. Разрушить оковы можно было только внутри этой логики.

Но… я не мог этого сделать. Верите иль нет, но я никогда не изменял Кате, не искал «леваков» и был вполне счастлив. И саму Мату я воспринимал… совсем иначе.

Но не мог и оставить все как есть. Теперь, когда знаю…

Как только у нас это получилось, Мата ушла. Ветреным ноябрьским утром я остановился у ларька купить пива, и мои пальцы нашарили в кошельке вместо купюр сложенную бумажку. На листке, аккуратно вырванном из блокнота, синела надпись: «Вы ведь не отказали бы мне, попроси я об этом». И это, кстати, была сущая правда.

В тот миг я понял, что больше не увижу ее.

Странно теперь себя чувствую. Зная, что где-то живет женщина, которая, как сказали бы древние, носит под сердцем моего ребенка. То есть оно, конечно, совсем не под сердцем, но древние умели говорить красиво. И при всем том — я не познал ее, ни разу не целовал и даже не касался. Странное чувство. Вы уже, должно быть, догадались. Экстракорпоралка — дело затратное, тут одних моих заначек было мало, пришлось к Мишке в долг влезать. До сих пор еще с ним, кстати, не расплатился.

Итак, что в сухом остатке? Вроде и желание Маты осуществил. И Кате вроде не изменил.

А на сердце все равно как-то… тяжело…

Иногда, напившись, напоминаю себе, что обычный спермодонор в точно таком же положении живет себе и в ус не дует. А еще думаю, что новые технологии неизбежно уродуют привычный для нас уклад жизни. Как знать, не станет ли мой случай прообразом семьи будущего? Но — чего стоят эти самоутешения?

Наверное, надо попробовать на исповедь сходить. Но не могу. Тяжело пока. Не соберусь никак. Вот эти писульки, может, окажутся чем-то вроде репетиции. Подготовки. Посмотрим.

Наверное, пару строк надо черкануть, что называется, вместо эпилога. Ну… Ванька говорит уже вовсю. В доме стало заметно грязнее. Катю опять мучают мигрени, а я хожу за обезболивающим в аптеку, что на нашей улице. Антончик все еще позванивает иногда — не вернулась ли она? Удивительное постоянство, не ожидал от племянничка. Ведь уже четыре года прошло с тех пор, как он на нее запал.

Когда Мата исчезла, большой переполох вышел. Катя долго привыкнуть не могла. Я придумал сказку, будто Халид со смертного одра в очередном письме вызвал дочь и та немедленно улетела в Мавританию. Так себе сказочка, но поверили родные.

А куда им деваться?

P.S. Купил недавно щербаковский учебник арабского. Учу теперь самоуком, когда минутку выкроить удается. Туго идет. Эти… породы глагольные да по пять вариантов написания у каждой буквы… мрак! Но — надо. На листке том, что Мата мне в кошелек сунула, с другой стороны что-то этой самой вязью выведено. Интересно узнать. А к переводчику обратиться не решаюсь — мало ли…

Москва, Россия

Все-таки это был Борька.

Проклятая мысль крутилась в голове третий день. Позавчера я встретил одноклассника. «Друга детства», как с пафосом сказал бы какой-нибудь стареющий интеллигент. Слишком чопорный, чтобы показывать чувства, но боящийся прослыть сухарем.

Я не узнал Борьку не потому, что он сильно изменился. Хотя изменился он действительно здорово, но не в этом дело. Вернее, не только в этом.

Ни в его характере был такой поступок. И уж конечно — ни в категории.

В классе Борька легко мог стать старостой. Когда его выдвигали, он отнекивался, мол, дисциплины у него для старосты нет. Но мне всегда казалось, что ему просто лень. Во всяком случае, авторитет, или, как сейчас модно говорить, харизму, — он для этого имел.

После школы он легко поступил в университет. В нашем классе училось всего два человека категории «зет», с правом на высшее образование. Вступительные IQ-тесты Борька сдал без труда. Но проучился только три курса, что-то у него там не сложилось. Говорили, он в Антарктику подался, даже пару зимовок на Полюсе провел.

Теперь вы понимаете, я просто не мог подумать, что грязный обросший мужик — Борька. Да он бы скорее грузчиком или дворником стал, чем пошел на паперть.

Но как только я посмотрел ему в глаза, то сразу узнал. Не зря говорят, глаза — зеркало души. У Борьки они были настоящим трюмо нараспашку.

Наверное, у меня самого во взгляде что-то промелькнуло, потому что он сразу отвернулся. Должно быть, тоже меня узнал… Я не стал к нему подходить, предпочел сделать вид, что не знаю этого человека. Милостыню я ему, конечно, не подал.

Теперь я чувствовал себя самым последним мерзавцем. Надо было к нему подойти, предложить помощь. Просто предложить, ни о чем не спрашивая, не вдаваясь в детали.

Все эти три дня я не находил себе места. После первой бессонной ночи я перестал чувствовать себя мужчиной. После второй понял, что нужно делать.

Сейчас я стоял и тупо смотрел на тетку, торгующую цветами. Она сидела рядом со спуском в «метро». Торговля шла бойко — место было людное.

Под землю и обратно двумя непрерывными потоками шли люди. Там, в глубине, под пластами бетона, грунта и бог знает каких еще экранирующих прослоек, располагался транспортальный узел.