иначе ничего не получится. Поэтому, ваше величество, я готов, но, может быть, вы найдете подходящее лицо для возлагаемого на меня поручения, возможно, его система больше подойдет и нашим министрам, и Европе. Я наперед знаю, что моя система не понравится ни полякам, ни некоторым нашим министрам, я знаю поляков, уступчивостью и послаблением мы только ухудшим дело, только строгой справедливостью и преследованием крамолы мы можем восстановить спокойствие в крае, а край тот искони русский, мы сами его ополячили, опыт 1831 года ничему нас не научил, надо восстановить русскую народность и православие в крае. В Витебске, в Гродно, в Могилеве я хорошо узнал польский характер, он ничуть не изменился за эти тридцать лет. Я хорошо знаю тот край и революционные замыслы польской крамолы.

– С удовольствием выслушал вас, Михаил Николаевич. Полностью согласен с вашей системой, и от оной мы уже не отступим. Я тотчас же могу написать указ о вашем назначении.

– Ваше величество! Очень прошу вас распорядиться, чтобы я мог повидаться с вашими министрами и изложить свою систему по делам Западных губерний, я надеюсь, и министры согласятся с моей системой. Иначе…

В тот же день разнеслось по императорскому дворцу и в Петербурге, что генерал Муравьев назначен генерал-губернатором Северо-Западного края, генерал Назимов был награжден алмазными знаками орденами Святого Александра Невского, а его увольнение последовало «вследствие совершенного расстройства здоровья многосложными занятиями по обоим возложенным на него званиям».

Михаил Николаевич Муравьев был известен как человек энергичный, с крутым характером и патриотическим настроением. Императору он изложил свою программу действий в Виленском крае, предложив решительно заменить на ответственных постах поляков русскими или немецкими офицерами и гражданскими лицами, преданных Российскому государству и императору.

«Генерал Муравьев изложил свой взгляд на положение Северо-Западного края и систему действий, которой он намеревался следовать как единственному верному пути к скорейшему подавлению мятежа, – вспоминал Дмитрий Милютин свои разговоры с Муравьевым в эти дни. – Исходной точкой этой системы было твердое признание того края русским, с полным исключением всего польского. Государь, одобрив вполне этот взгляд, уполномочил генерала Муравьева действовать по предначертанному им плану».

В эти дни Муравьев повидался с министрами, Милютин, Зеленый приняли его тепло, Долгоруков и Валуев колебались, но, зная о намерении императора, согласились с предложениями Муравьева, его системой подавления Польского мятежа.

28 апреля Муравьев вновь был принят императором и дал полное согласие на его предложение, дополнив свои ранние предложения более конкретными и точными. Император согласился, но через два дня, когда окончательно решался вопрос о назначении, Муравьев заметил некую холодность в лице Александра Второго, значит, Долгоруков и Валуев что-то наговорили ему, подумал Муравьев.

– Я по-прежнему согласен на ваше предложение, ваше величество. Но Долгоруков и Валуев не одобряют мою систему. Может быть, вы поищете еще кого-нибудь на это место?

– Я однажды высказал свои убеждения, – гневно сказал Александр Второй, – и не намерен их повторять.

– Но ваши министры не готовы поддержать меня с моей системой…

– Это неправда, – грубо оборвал Муравьева император.

Муравьев все сразу и понял, встал и откланялся:

– Ваше величество, найдите другого вместо меня.

Император опомнился, встал и, подойдя к Муравьеву, взял его за руку и обнял его, прося прощение за грубость, которая невольным образом вырвалась у него:

– Такой у меня дурной характер, Михаил Николаевич. Иногда выскажу против желания недолжное слово… Так я могу отдать в приказах о вашем назначении? Польша самостоятельно не справится со своими проблемами.

Две недели генерал-губернатор Северо-Западного края Муравьев подбирал сотрудников для совместной работы. 12 мая выехал в Вильну.

В литературных кругах, в науке, искусстве, в журнальной политике происходили все те же процессы, что и в верхних этажах общества. Вокруг польского вопроса, «рокового вопроса», столкнулись различные точки зрения писателей. Многие понимали, что некогда Екатерина Вторая совершила трагическую ошибку, пойдя вместе с Австрией и Пруссией на раздел Польши, но сейчас что-нибудь поправить невозможно. Россия тяжелее всех чувствует нравственную ошибку в неправоте этого события, но католический фанатизм, шляхетский аристократизм и национальная гордыня поляков мешают пойти на предоставление полной самостоятельности Польше. Иван Аксаков, совсем недавно признавая за Польшей независимое положение в мире, теперь был за полное подавление восстания и восстановление в Польше русского правительства, но был против чудовищного насилия против поляков, он был против скорого суда. В будущем, писал Иван Аксаков, «рано или поздно последует теснейшее и полнейшее, искреннее соединение славянской Польши с славянскою же Россией, что к тому ведет непреложный ход истории, но не лучше ли ввиду такого неизбежного исторического решения предупредить все, что грозит нам бедой, враждой и раздором, добровольно, сознательно покаясь взаимно в исторических грехах своих, соединиться вместе с братским, тесным союзом против общих врагов – наших и всего славянства?».

Герцен оказался самым яростным полонистом, к нему приезжали в Лондон из Франции и других городов Европы революционные польские вожди, обсуждали с ним возможности отделить Польшу от России, Герцен уверял, что в России возникли сильные революционные партии, они разбудят общество, они, дескать, помогут… Герцен писал статьи, призывал русское общество одуматься, однако общество читало эти статьи, но возникающие революционные партии были очень слабы по своей численности и малозначительны по своему влиянию на общество. Но Герцен продолжал писать.

Михаил Катков добился у правительства возможности открыто полемизировать с Герценом в своих изданиях. Ему разрешили. И он писал яростные статьи против Герцена, против тех, кто возражал против Муравьева, осуждая его расстрелы графа Платера в Динабурге, Моля в Ковно, трех ксендзов в Вильно… Военно-полевые суды продолжали действовать, а Катков писать… 12 мая 1863 года Катков в передовой статье газеты «Московские ведомости» писал о том, что европейские государства в связи с Польским восстанием в своих парламентах допускают клеветнические против России выступления, газеты европейские пронизаны ненавистью к России, европейские страны обсуждают вопросы нападения на Россию, чтобы предоставить свободу Польше. А разве не знают в Европе, что как только Россия предоставит свободу Польше, так ее сразу же подчинит сильная Пруссия? Сейчас народ одушевлен патриотическим пафосом, необходимо сейчас же снаряжать народное ополчение для безопасности страны.

Газеты, журналы чаще все отмалчивались в такой сложной ситуации, только что возобновленный после закрытия «Современник» молчал, мало кто осмеливался в этот момент проявить хоть какое-то самостоятельное суждение, отличное от официального.

Но неожиданно для всех в апрельском номере журнала «Время», принадлежащего братьям Достоевским, была опубликована статья «Роковой вопрос» без подписи, вроде бы инкогнито, а вроде бы редакционная, в которой весьма откровенно высказана точка зрения за свободу и независимость Польши. Вся статья была направлена против выступлений Каткова, против жестокости и насилия Муравьева – словом, в споре о духовном, о нравственном, в споре Запада и Востока таилась мысль, что победит тот, который в сложной борьбе одержит духовную победу. Статья была явно оппозиционная, полонофильская, нанесшая официальному курсу непоправимый вред. Журнал доставили министру внутренних дел Валуеву, который, прочитав ее, ужаснулся тот, он сам был близок к тому, что автор высказал здесь, но это же идет против идей царского правительства, это же как наваждение, как чума… Валуев тут же доставил журнал императору, который, прочитав ее, усмотрел в публикации статьи «Роковой вопрос» «вредное направление», «неприличного и даже возмутительного содержания, прямо наперекор всем действиям правительства», а потому предложил Валуеву запретить издание журнала за издание этой статьи. По мнению историков, это выступление в журнале Достоевских было единственным в пользу поднявшихся на восстание поляков. И сразу стало мишенью для официальной критики.

Катков в «Русском вестнике» резко критически отозвался на статью «Роковой вопрос» – вы, точно бандиты, печатаете статью без подписи, наносите «удары с маской на лице». Владеть Польшей, писал Катков, не в радость русскому человеку, а злая необходимость, «уступить польскому патриотизму в его претензиях – значит подписать смертный приговор русскому народу», «вожди-якобинцы», призывающие