– Надеюсь, вы не скажете отцу, что я пошел к ней?

– Я не выдам вас.

– Вы знаете, если отец узнает об этом… Однажды он грозился отправить ее в Швейцарию или Англию. Я не смогу жить без нее.

– А, еще как смогли бы! – пробормотал Праксатин. – Я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Ваш отец ничего не узнает, – пообещал я, мысленно отказавшись от своего первоначального намерения отослать больную девочку на юг. «Она и здесь поправится, – уговаривал я себя для успокоения совести. – Может быть, как раз лесной воздух и окажется для нее полезным, а через несколько недель уже наступит весна».

Федерико обратился к русскому:

– Аркадий Федорович, я ухожу. Вы слышали – доктор вернул мне мое слово. Будьте здоровы! Мне очень жаль, что я вас разозлил. Завтра мы сыграем с вами матч-реванш.

Он вышел из комнаты. Русский с недовольной миной посмотрел ему вслед, а затем набросился на меня с упреками:

– И надо же было вам сказать ему об этом в самый разгар игры! Неужели вы не могли немного подождать? Что же мне теперь делать? Чем заняться? Ничем. Решительно ничем. Сейчас всего лишь восемь часов, так что мне не остается ничего другого, как отправиться вниз и позаботиться о гостях.

Вернувшись в приемную, я застал в ней Бибиш. Она была одна.

Едва завидев меня, она вскочила с кресла, подбежала ко мне и характерным для нее движением схватила меня за руки повыше кистей.

– Где ты был? – воскликнула она. – Я тебя везде искала – вот уже несколько часов! Все кончено. Слышишь? Мы закончили нашу работу. Бог знает, сколько дней я тебя не видела… Думал ли ты обо мне все это время?

Пожалуй, ты больше и не интересуешься мною… Ну, чего же ты сейчас-то ждешь?

– Ты не откажешь мне в небольшом поцелуе?

– О, вы чрезвычайно обходительны, милостивый государь! Ладно уж, один раз тебе разрешается меня поцеловать. Он ушел вниз, но мы с ним скоро помиримся.

Я не сразу понял, что она говорила о бароне фон Малхине.

– Мы с ним повздорили. Чрезвычайно серьезный получился спор.

– Да с кем же?

– Как с кем? С бароном, конечно. По поводу нашего одурманивающего яда. Он настаивал на том, что мы с ним не должны принимать его. «Мы вожди, – сказал он, – и должны стоять над событиями. Наша задача – направлять их, а не быть вовлеченными в их водоворот». Вот по этому поводу мы и повздорили. Я сказала, что вождь должен чувствовать в унисон с толпой, он должен думать ее мыслями. Одним словом, я не смогла убедить его, а он не смог убедить меня. Когда мы расстались, у него было ужасное настроение.

– Ты действительно хочешь принять этот дурман, Бибиш? – спросил я.

– Иди сюда и садись, – сказала она и потянула меня на стоявшую у камина скамью. – Дорогой мой, я его уже приняла. Если ты хочешь меня предостеречь, то сейчас уже слишком поздно. Я должна была принять его. Ты должен понять меня. Видишь ли, я не слишком счастливый человек… Может быть, именно потому, что утратила веру. Мне так хочется снова ходить в церковь и молиться, как я молилась в детстве. С тех пор как убили моего отца, я… Впрочем, ты ведь наверняка ничего не знаешь. Я мало кому рассказываю об этом. Когда в Греции была провозглашена республика, его схватили и… Нет, кажется, это было во время уличных боев. Он был осужден военно-полевым судом и расстрелян… Он был адъютантом короля. Из нашего дома было совсем недалеко до места казни, и мы слышали выстрелы и барабанную дробь. С того самого дня я перестала молиться и начала верить только в науку. Но мне больше всего на свете хочется снова обрести способность молиться, я так мечтаю вернуть свою детскую веру… Теперь ты меня понимаешь?

Пару минут мы сидели молча. Потом она прижалась ко мне.

– Ты знаешь, я сегодня была у тебя… – внезапно сказала она. – Я искала тебя по всей деревне, а потом пришла к тебе домой и целый час просидела одна-одинешенька в твоей комнате. Я ведь обещала, что приду, как только работа будет закончена. Я очень боялась, но все же поднялась к тебе наверх. Твой хозяин все еще кашляет. Почему в твоей комнате постоянно пахнет хлороформом? Этот запах ужасно утомляет меня. В камине горел огонь, было тихо-тихо… Я чуть было не заснула. А что же ты? Где ты был? Взял да и заставил меня дожидаться понапрасну. Ты искал меня здесь? О Боже, значит, ты искал меня везде, но только не у себя дома! Это забавно.

Она откинула голову назад и захохотала. Ее глаза и ноздри улыбались.

– Сегодня я больше не приду, – отсмеявшись, сказала она. – Я ужасно устала и хочу лечь спать. Пожалуйста, не делай такого кислого и возмущенного лица! Я приду завтра. В девять вечера? Нет, раньше, гораздо раньше! Как только стемнеет. Раздастся стук в дверь, и появится Бибиш. Только сделай, пожалуйста, так, чтобы у тебя больше никого не было. А впрочем, завтра воскресенье. Как, ты не знаешь, что завтра воскресенье? Скажи мне, пожалуйста, в каком мире ты живешь? Тебе, очевидно, очень хорошо в твоем мире. Ведь только во сне или когда необычайно хорошо живется, не знаешь, какой завтра будет день недели.

Поздно ночью я снова пришел в господский дом.

Я вошел в примыкавший к зимнему саду зал. В этом огромном помещении было жарко натоплено. Густые клубы едкого табачного дыма ударили мне в лицо. Здесь пахло пивом, остывшей едой и потными телами набившихся в огромном количестве в зал людей. Откуда-то неслись звуки гармоники. Крестьяне сидели за пивом и разговаривали гораздо громче, чем обычно. То тут, то там раздавались не совсем понятные мне шутливые выкрики. Женщины уговаривали своих мужей отправиться по домам. Мой хозяин-портной подошел ко мне с каким-то крестьянином, которого представил как своего шурина, и начал настаивать на том, чтобы мы чокнулись.

Барона не было видно. Зато был князь Праксатин. Это он играл на гармонике. Он восседал на пустом