Но если на лезвии кухонного ножа была кровь не Октавии, то чья же тогда на пеньюаре?
Внезапно Эстер словно окунули в ледяную воду. Разве леди Беатрис не упоминала, что пеньюар Октавии был в тот вечер порван? Точнее — было порвано кружево. А поскольку Октавия так и не научилась как следует владеть иголкой, кружево взялась починить сама леди Беатрис. То есть в час смерти на Октавии не могло быть этого пеньюара. Об этом знала только леди Беатрис, но именно ей, щадя ее чувства, никто не посмел показать окровавленную одежду дочери. Араминта засвидетельствовала, что Октавия направлялась пожелать матери доброй ночи именно в этом пеньюаре, — и так оно и было, во всяком случае, в момент их встречи на лестнице. Потом Октавия зашла к матери и оставила пеньюар у нее.
Роз тоже сказала чистую правду: этот пеньюар принадлежал Октавии. О том, был ли он на ней в час смерти, речи не шло.
Или все-таки прачка лгала? Последний раз она видела пеньюар, когда он был в стирке. Именно ей вменялось в обязанность стирать его и гладить, а также, если понадобится, чинить. Как же она могла просмотреть, что кружево повреждено? Для прачки это просто непростительно.
Значит, утром ее следует расспросить.
Внезапно Эстер очнулась. Она поняла, что стоит в ночной рубашке посреди кабинета сэра Бэзила — там же, где перед тем, как покончить с собой, стояла Октавия, и что в руке у нее тот же самый клинок. Если кто-нибудь застанет ее здесь, что она скажет в свое оправдание? И не дай Бог, если это будет тот, кто обнаружил тело Октавии!
Свеча догорала. Подсвечник наполнялся расплавленным воском. Эстер вставила нож на место и, подняв свечу повыше, быстро направилась к двери. В холле было темно, лишь слабо мерцало выходящее на улицу большое окно, за которым шел снег.
На цыпочках Эстер пересекла холл, мозаичный пол обжег холодом ее босые ступни. Двигаясь в маленьком круге слабого желтого света, которого едва хватало на то, чтобы увидеть, куда ставить ногу, она поднялась по главной лестнице. Ей пришлось немного поплутать по площадке, прежде чем она нашла лестницу для женской прислуги.
Оказавшись наконец в своей комнате, Эстер задула свечу и забралась в промерзшую постель. Ее трясло, на лбу выступал холодный пот и отвратительно тянуло под ложечкой.
Наутро Эстер постаралась взять себя в руки.
Первым делом она принесла завтрак леди Беатрис, потом Септимусу. Исполнив все, чего требовали ее обязанности и элементарная вежливость, Эстер направилась в прачечную поговорить с Роз. Было уже около десяти часов.
— Роз, — тихо начала Эстер — так, чтобы не привлечь внимания Лиззи.
Старшая прачка неминуемо заинтересовалась бы их разговором и, заподозрив, что Эстер пытается навязать Роз лишнюю работу, немедленно пресекла бы их беседу.
— Что вам угодно?
Роз выглядела неважно; за последние дни она заметно побледнела, румянец на щеках погас. Девушка тяжело переживала гибель Персиваля. То ли она до сих пор любила его, то ли просто чувствовала угрызения совести. Ее показания сыграли непоследнюю роль на суде, да и на след Персиваля из мелочной женской мести навела Монка именно она.
— Роз, — настойчиво повторила Эстер, пытаясь отвлечь прачку от передника Дины, который та утюжила. — Я насчет мисс Октавии…
— Что насчет мисс Октавии? — без интереса спросила Роз, не поднимая глаз. Руки ее двигались механически.
— Вы ведь отвечали за ее одежду? Или Лиззи?
— Нет. — Роз так и не взглянула на нее. — Лиззи обычно обстирывала леди Мюидор, мисс Араминту, а иногда Киприана. А я — мисс Октавию, джентльменов, а при случае стирала и гладила передники и чепцы горничных. А что? Теперь-то какая разница?
— Когда вы последний раз стирали пеньюар мисс Октавии? Тот, с кружевными лилиями…
Роз отставила утюг и, нахмурившись, повернулась к Эстер. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем она ответила.
— Я его погладила и отнесла наверх за день до… до того, как все случилось. Она, я думаю, надела его в тот же вечер… — Роз глубоко вздохнула. — А следующей ночью в нем ее и убили.
— Он был порван?
Лицо Роз застыло.
— Конечно, нет. Или вы думаете, я работы своей не знаю?
— Если он был порван в первую ночь, кому бы она отнесла его для починки?
— Может быть, Мэри. Но Мэри наверняка передала бы его мне. Если бы речь шла о вышивке, она бы еще справилась, но кружевные лилии — это очень тонкая работа. А в чем дело? Разве от этого что-то зависит? — Лицо ее скривилось. — Раз Мэри не передала мне пеньюар, значит, все-таки починила сама, потому что, когда мне его показывали полицейские, все было в порядке — и кружевные лилии тоже.
Эстер почувствовала волнение.
— Вы уверены? Вы абсолютно уверены? Вы можете в этом поклясться?
Роз как будто ударили; кровь окончательно отхлынула от ее щек.
— Ради кого еще клясться? Персиваля уже повесили! Вы же сами это знаете! Что с вами? Почему вас так заботит какой-то кружевной лоскут?
— Вы уверены? — снова спросила Эстер.
— Да, уверена. — Роз начинала злиться, настойчивость Эстер ее откровенно пугала. — Кружево не было порвано, когда полицейские показывали мне пеньюар с пятнами крови. Оно даже не было запачкано.
— А вы не могли ошибиться? Там ведь имелось много кружев.
— Таких не было. — Она покачала головой. — Послушайте, мисс Лэттерли, что бы вы там обо мне ни думали и как бы ко мне свысока ни относились, работу я свою знаю и могу отличить плечо от подола. Кружево не было порвано, когда я шла с пеньюаром из прачечной, и оно не было порвано, когда мне его предъявила полиция! Что еще от меня надо?
— Мне надо, — тихо сказала Эстер, — чтобы вы присягнули в этом.
— Зачем?
— Вы согласны?
Эстер готова была схватить ее за плечи и встряхнуть.
— Да кому присягнуть? — упорствовала Роз. — Какая теперь разница? — Лицо ее вдруг исказилось. — Вы имеете в виду… — Она с трудом подбирала слова. — Вы имеете в виду… что ее убил не Персиваль?
— Да… Во всяком случае, я так думаю.
Роз побелела, потом вспыхнула:
— О боже! Тогда кто?
— Не знаю… Но если вам хоть немного дорога ваша жизнь, не говоря уже о работе, я не советую кому-нибудь говорить об этом.
— Но вы-то как проведали? — настаивала Роз.
— Лучше вам об этом не знать, поверьте мне!
— Что вы собираетесь делать?
Голос у Роз был тих, но ясен, и теперь в нем отчетливо звучали тревога и страх.
— Доказать… если смогу.
В этот момент к ним, поджав губы, направилась Лиззи.
— Если вы хотите отдать что-то в стирку, мисс Лэттерли, пожалуйста, спросите меня, и я скажу вам, когда мы это сможем принять. Только не надо отвлекать болтовней прачку, у нее достаточно много работы.
— Прошу прощения.
Эстер заставила себя улыбнуться и вышла из прачечной.
Мысли ее окончательно прояснились, лишь когда она одолела уже половину лестницы, направляясь к спальне леди Беатрис. Пеньюар был целым, когда Роз несла его наверх, и после, когда его нашли в комнате
