довольный: покрутив все рычаги, он просто вырубил кондиционер.
Когда подавали кофе, мама выражала сожаление, что он не похож на итальянский. Боясь обидеть персонал, отец заказывал двойную порцию и потом не мог уснуть. В другой раз во время обеда вдвоем в том же заведении, он заметил:
— Это приличное место. Видишь, кругом сидят немолодые мужчины со своими дочерьми.
Раскрыв от изумления рот, мама подумала, что он шутит. Ничуть не бывало: отец подчас проявлял поразительную наивность…
17. От де Голля до Миттерана
Вскоре после выхода «Разини» генерал де Голль принимал в Елисейском дворце деятелей искусства. Наш шофер Жорж от волнения едва не добил окончательно свой (и так разбитый) «опель», подъехав слишком близко к ступеням дворца. Вынужденный дать задний ход, чтобы развернуться, он внес беспорядок в расположение кортежа машин, а потом, подъезжая к крыльцу, еще и заехал на красный ковер. Церемониймейстер в белых перчатках никак не мог открыть дверцу машины. Через окна родители видели застывшего в ожидании, как соляной столб, генерала. Тогда они решили выйти с другой стороны. По протоколу мама должна были идти на ступеньку ниже отца, чтобы он представил ее генералу. Тот встретил отца звучным «Здравствуйте, мэтр!». Его так никогда не называли! Но дальше этого в своей любезности генерал не пошел, ибо в эту минуту из машины выпорхнула одетая в черную гусарскую форму с золотыми пуговицами прелестная Брижит Бардо. Открыв рот от восторга, глава государства не спускал с нее глаз. Отец же, по своему обыкновению стушевавшись, не сводил восхищенных глаз с мадам де Голль, о которой потом целую неделю не переставал нам рассказывать:
— Какая очаровательная, изысканная женщина, какой класс!
Мама тоже не скрывала своего восхищения.
В 1971 году Жорж Помпиду выразил желание посмотреть «Оскара» в Елисейском дворце в присутствии членов правительства. Происходило это в зимнем саду. Министры и государственные секретари, окружив президента, ожидали поднятия занавеса; отец без труда мог представить себя Мольером, играющим для королевского двора. Как на грех, у него страшно разболелась голова; он улегся на пол и, размеренно дыша, дожидался, когда боль утихнет. Сознание, что он заставляет ждать президента, не облегчало задачу. Но высокопоставленные лица не выражали никакого нетерпения. Немного придя в себя, отец распорядился дать третий звонок. На сцене все боли сразу чудесным образом испарились, словно его душа переместилась в другое тело, и он совершенно забыл о своем недомогании. Президент хохотал, как ребенок.
— Он был в восторге, — поведал мне отец. — А на приеме мадам Помпиду то и дело повторяла: «Жорж, вы слишком много курите!» Я тоже заметил: он курил одну сигарету за другой.
На следующий день из канцелярии президента отцу доставили акварель XVII века с изображением роз. Перед тем как ее повесить, он обратил внимание на дату. Через пару дней нам доставили пакет из княжества Монако: их сиятельства тоже желали посмотреть «Оскара» в своем дворце, подчеркнув, что отец может назначить любую цену. Обратной почтой отец послал отказ без объяснений.
— Коли принцесса хочет видеть пьесу, она может, как все, пойти в театр, — сказал он нам. — Когда мы снимали в Монако сцену «Разини», она вышла из машины, чтобы посмотреть на нас, и даже не поздоровалась. Я это не забыл.
При президенте Валери Жискар д'Эстене получить телефон было не простым делом. Хотя у отца уже был один, он захотел иметь второй. Белый телефон, подобный произведению искусства, занял почетное место посреди гостиной. По большей части он молчал, ибо никто не знал его номер, даже мы! Если раздавался звонок, мы понимали, что это ошибка. Подняв трубку, я обычно шутил:
— Алло, вас слушают в резиденции Президента Республики!
Когда однажды мне ответили: «Мы как раз звоним из Елисейского дворца», я сначала подумал, что это розыгрыш. Но шеф протокола настаивал, чтобы я тотчас позвал отца к телефону! Президент Габона, находившийся с визитом во Франции, желал встретиться с Луи де Фюнесом через два дня на официальном ужине.
Удивленный отец призадумался. Он терялся в догадках, как могли позвонить по этому номеру, не внесенному в справочники.
— Это не случайно, дети мои, — сказал он наконец. — Мне как бы намекают, что было бы неосторожно отклонить приглашение.
В то время как раз разразился нефтяной кризис, и французское правительство заигрывало с президентом Бонго, всячески стараясь расположить его к себе. Мне иногда казалось, что отец склонен к преувеличениям. Только спустя тридцать лет я понял, как часто он был прав. Подобно другим великим артистам, он обладал удивительным чутьем, позволявшим ему обнаруживать мельчайшие нюансы, которые от нас ускользали совершенно. Когда оказываешь такое влияние на толпу и привлекаешь миллионы в кинотеатры, одним талантом трудно все объяснить: приходится в какой-то степени быть медиумом. Вынужденный отложить на несколько дней поездку в Клермон, он напялил на себя смокинг. Но если отправился он на прием неохотно, то вернулся в полном восторге.
Такой актер, как мой отец, умел различать в реальных людях то, что скрывается, как он говорил, «под маской». Он был польщен приемом, оказанным ему Валери Жискар д'Эстеном и его супругой, зато насмехался над слугами, одетыми по старинке, которые под звуки камерного оркестра сопровождали гостей в большой зал столовой с канделябрами в руках.
— Это не модно теперь, дети мои! Это попахивает концом царствования!
Он сидел справа от президента Бонго, а мама справа от его сына, который рассказывал ей за ужином о слонах, львах и сафари. Из вежливости отец не стал говорить, что думает о тех, кто убивает животных.
— Мне кажется, детка, что он проявлял к тебе большое внимание. Уж не приволокнулся ли он за тобой?
Подобные приглашения, от которых было трудно отказаться, отрывали отца от сада и вечеров в кругу семьи, которые он любил больше всего на свете. Но отец все равно не терял времени зря. Описывая эти приемы, он разыгрывал смешные сценки, имевшие подчас сюрреалистический характер, и, к вящему нашему удовольствию, пародировал видных гостей:
— Сцена происходит на заседании Совета министров. При появлении президента все встают, затем с мрачным видом садятся. Он начинает говорить: «Шурмурля». Заметив похоронные выражения на лицах министров, рявкает на них и продолжает свою речь. Потом жестом просит их улыбнуться и уходит, хлопнув дверью. Далее, принимая главу зарубежного государства, он слышит от него: «Шырмырля», которое переводчик переводит, как «Шурмурля». Иностранец продолжает: «Шымрымло!», а переводчик опять бубнит: «Шурмурля». Президент убегает в другой салон, где идет прием в честь награжденных орденами. Галстуки у всех завязаны на головах. Президент входит, нацепив на голову самый большой галстук, минуя толпу элегантно одетых мужчин, которые стараются перехватить его взгляд, в то время как дамы делают ему реверансы.
В его картинах можно обнаружить множество вариантов этих «шурмурлей», когда он говорит на иностранных языках, употребляя слова, которые ничего не значат. Обобщая, отец называл политику болтовней:
— Я когда-нибудь сниму фильм под названием «Болтовня». Разговоры политиков и переговорные устройства в тюрьмах производят одинаковый шум. Мы покажем школу болтунов, в которой учатся парламентарии, стремящиеся постичь искусство говорить ни о чем. Я буду обращаться к ним, как вождь, рассказывая всякие глупости с таким апломбом, что меня наградят громом аплодисментов. В смешном шествии можно будет увидеть всех великих людей — больших и маленьких. У одних будут перья на шляпах, у других на ногах ботинки в метр длиной.
