Аяла заниматься фехтованием, пока в Мадриде царит такая обстановка. Но нарушить обещание и не прийти в назначенный час маэстро не мог. В худшем случае прогулка оказалась бы напрасной. Дон Хайме опаздывал и, боясь, что его задержит какой-нибудь знакомый, взял извозчика возле одной из арок на площади Майор.

— Дворец Вильяфлорес, — приказал он.

Извозчик щелкнул хлыстом, и две тщедушные лошаденки уныло тронулись с места. Солдаты по- прежнему стояли на углу улицы Постас, но лейтенант куда-то исчез. Перед зданием Почтамта жандармы лениво разгоняли столпившихся зевак. Служащие, над чьими головами вечно висел дамоклов меч увольнения, чувствовали себя неуверенно: их судьбы зависели от тех, кто будет править страной завтра.

Конные гвардейцы в треуголках и плащах, дежурившие накануне вечером на улице Карретас, исчезли. Дон Хайме увидел их чуть позже: они патрулировали участок между зданием конгресса и фонтаном Нептуна. У всех до единого были черные нафабренные усы, на бедре висела шпага. Они поглядывали на прохожих мрачно и надменно; гвардейцы, в отличие от многих, не беспокоились о завтрашнем дне: кто бы ни пришел к власти, они точно так же будут охранять общественный порядок. Правительство менялось и раньше, на смену «прогрессистам»[46] приходили «модерадос», но им, солдатам Гражданской гвардии, отставка не грозила.

Удобно устроившись на сиденье повозки, дон Хайме рассеянно созерцал городскую панораму. Однако, подъезжая ко дворцу Вильяфлорес, он вздрогнул и тревожно высунулся в окошко. Перед домом маркиза царило необычайное оживление. У входа дежурили гвардейцы, на улице собралась целая толпа. В основном это были жильцы соседних домов самого разного социального положения да уличные зеваки. Любопытные влезали на изгородь, пытаясь разглядеть сверху, что делается в саду. Суета притягивала уличных торговцев, и теперь они расхаживали возле неподвижно стоявших экипажей, призывая покупателей.

Тревожные предчувствия охватили дона Хайме. Он расплатился с извозчиком и поспешно направился к воротам, с трудом пробираясь сквозь толпу. Охваченные жадным любопытством люди отчаянно толкали друг друга, всем хотелось получше разглядеть происходящее.

— Это просто ужасно. Ужасно, — бормотали почтенные домохозяйки и испуганно крестились.

Седовласый человек в сюртуке и с тростью в руке поднялся на цыпочки, глядя поверх голов. Державшая его под руку дама с нетерпением ждала новостей.

— Ты что-нибудь видишь, Пако?

Одна из матрон важно обмахивалась веером; весь ее вид говорил, что ей кое-что известно.

— Это случилось ночью; так мне сказал один гвардеец, кузен моей золовки. Только что пожаловал сеньор судья.

— Какое несчастье! — воскликнул кто-то.

— Вы знаете, как это было?

— Слуги нашли его сегодня утром…

— Его считали сумасбродом и волокитой…

— Наглая клевета! Это был благородный человек, либерал. Разве вы не помните, что он самоотверженно покинул пост министра, подав в отставку?

Негодуя, дама гневно взмахнула веером:

— Ужас! Такой красавец!

Сердце дона Хайме похолодело. Он подошел к гвардейцам, стоявшим у ворот. Один из них, чувствуя себя в мундире хозяином положения, решительно преградил ему путь:

— Назад!

Дон Хайме растерянно указал на футляр с рапирами:

— Я друг сеньора маркиза. Мы договорились о встрече этим утром…

Гвардеец смотрел на него сверху вниз, не зная, как правильнее вести себя с таким элегантным господином. Он окликнул ефрейтора, стоящего по ту сторону решетки:

— Мартинес! Какой-то сеньор говорит, что он друг хозяина дома. По-видимому, у них была назначена встреча.

Ефрейтор Мартинес подошел к ним; это был толстяк с блестящими золотыми пуговицами. Он посмотрел на дона Хайме с подозрением.

— Как ваше имя?

— Хайме Астарлоа. Мы договорились с доном Луисом де Аялой на десять часов утра.

Ефрейтор с сомнением покачал головой и приоткрыл ворота:

— Следуйте за мной.

Дон Хайме шел за гвардейцем по усыпанной гравием аллее в прохладной тени ракит. У дверей дома тоже стояли гвардейцы; в прихожей, возле ступеней широкой лестницы, украшенной мраморными кувшинами и статуями, разговаривали вполголоса какие-то незнакомые господа.

— Подождите минуту.

Ефрейтор подошел к беседующим людям и шепнул что-то маленькому человечку с взъерошенными усами, крашенными в черный цвет, и надетым на лысину париком. Мешковатый костюм висел на человечке довольно нелепо, на носу красовалось пенсне с голубоватыми стеклами, привязанное шнурком к лацкану сюртука; в петлице поблескивал наградной крест. Он выслушал гвардейца, бросил несколько слов собеседникам и, повернувшись к дону Хайме, сделал шаг ему навстречу. За стеклами пенсне блеснули хитрые водянистые глазки.

— Я Хенаро Кампильо, главный комиссар полиции. С кем имею честь?

— Хайме Астарлоа, учитель фехтования. Мы с доном Луисом…

Человечек перебил его:

— Да, я в курсе. — Он посмотрел на маэстро пристально, словно определяя, к какому типу людей можно его отнести. Затем указал пальцем на футляр с рапирами:

— Это ваш инструментарий?

Дон Хайме кивнул.

— Да, это рапиры. Я хотел вам сказать, что дон Луис и я… Одним словом, я прихожу сюда каждое утро. — Он осекся, растерянно глядя на полицейского. Только сейчас до него смутно начал доходить смысл происходящего; казалось, его разум упрямо отказывался принять нечто совершенно очевидное. — Что случилось с сеньором маркизом?

Комиссар посмотрел на него задумчиво; казалось, он пытался определить, искренни ли замешательство и смятение, написанные на лице учителя фехтования. Мгновение спустя он притворно кашлянул, сунул руку в карман и извлек оттуда гаванскую сигару.

— Я боюсь, сеньор Астарлоа… — начал он, задумчиво ковыряя кончик сигары зубочисткой. — Я боюсь, что маркиз де лос Алумбрес не сможет сегодня заниматься фехтованием. Он, что называется, не в форме.

Комиссар пригласил дона Хайме в одну из комнат. Войдя, дон Хайме замер. Он отлично знал эту комнату, поскольку последние два года приходил туда почти ежедневно, — это была маленькая гостиная у входа в зал, где они с маркизом занимались фехтованием. У проема, соединявшего два смежных помещения, на паркетном полу неподвижно лежало тело, накрытое простыней. Из-под простыни до самой середины гостиной тянулась багровая струйка; она раздваивалась, и тонкие ручьи впадали в два неподвижных озерца застывшей крови.

Дон Хайме уронил рапиры в кресло и оперся рукой о спинку. На его лице отразилась глубочайшая растерянность. Он взглянул на комиссара, словно требуя объяснить мрачную шутку, но тот, пожав плечами, зажег спичку и глубоко затянулся сигарным дымом, продолжая внимательно наблюдать за поведением учителя фехтования.

— Он мертв? — спросил дон Хайме. Вопрос прозвучал настолько нелепо, что комиссар иронично поднял бровь.

— Несомненно.

Дон Хайме сглотнул.

— Это самоубийство?

— Осмотрите его сами. Честно говоря, мне было бы интересно услышать ваше мнение.