требует безупречной логистики, точнейшей тактики. Крупных сумм денег на предварительные расходы. Дней и ночей работы для Фарида Латакии и доктора Рамоса. — Но только в том случае, — заключила она, — если ты обеспечишь мне выгрузку без проблем в румынском порту.

Языков кивнул.

— На это можешь рассчитывать, — сказал он как-то рассеянно. А сам смотрел на разложенную на столе карту восточной части Средиземноморья. — Пожалуй, имело бы смысл, — добавил он через пару секунд, — как следует подумать, с кем ты будешь готовить эту операцию. Да. — Он произнес это, не отрывая взгляда от карты, как бы в задумчивости, и не сразу поднял глаза. — Да, — повторил он.

Тереса уловила намек. Уловила с самых первых его слов. Это «пожалуй, имело бы смысл» было сигналом того, что в этом деле не все гладко. Как следует подумать. С кем ты будешь готовить. Эту операцию.

— Давай, — сказала она. — Давай, выкладывай.

Подозрительный след на экране радара. Внезапное, давно знакомое ощущение пустоты в желудке.

— Есть один судья, — сказал Языков. — Мартинес Прадо, ты его отлично знаешь. Из Национального суда. Он уже давно висит на хвосте. У тебя, у меня. У других. Но у него есть свои, так сказать, фавориты. Ты — его любимица. Он работает с полицией, с жандармерией, с таможенной службой наблюдения. Да. И работает жестко.

— Говори, что хотел сказать, — нетерпеливо перебила его Тереса.

Языков посмотрел на нее, как бы не решаясь начать. Перевел глаза на окно, потом снова на нее.

— У меня есть люди, которые мне кое-что рассказывают, — заговорил он. — Я плачу, и они меня информируют. И вот на днях в Мадриде кое-кто завел разговор о твоем последнем деле. Да. Об этом корабле, который перехватили.

Сказав это, Языков умолк, сделал несколько шагов по кабинету, побарабанил пальцами по навигационной карте. Он слегка покачивал головой, словно давая ей понять: к тому, что я сейчас скажу тебе, Теса, отнесись осторожно. Я не могу поклясться ни в том, что это правда, ни в том, что не правда. За что купил, за то и продаю.

— Я думаю, это галисийцы, — опередила его она.

— Нет. Говорят, они здесь не при чем… — Языков выдержал долгую паузу. — Протекло в «Трансер Нага».

Тереса уже собиралась открыть рот, чтобы сказать: это невозможно, я проверяла все от и до. Но так и не открыла. Олег Языков никогда не стал бы передавать ей пустые сплетни. Внезапно в голове начали связываться отдельные нити, складываться гипотезы, вопросы и ответы, восстанавливаться факты. Но русский не дал ей долго ломать голову.

— Мартинес Прадо давит на кого-то из твоего окружения, — продолжал он. — В обмен на неприкосновенность, деньги или бог знает что еще. Может, это правда, может, правда лишь частично. Я не знаю. Но у меня первоклассный источник. Да. Никогда прежде он меня не подводил. А с учетом того, что Патрисия…

— Это Тео, — вдруг прошептала она.

Языков остановился на полуслове.

— Ты знала? — удивленно спросил он. Но Тереса покачала головой. Ее пронизывал странный холод — и вовсе не оттого, что она стояла на ковре босиком. Повернувшись к двери, она смотрела на нее так, будто вот-вот должен был войти Тео. — Скажи мне, как, откуда, черт возьми? — спрашивал у нее за спиной русский. — Если ты не знала, почему знаешь сейчас?

Тереса молчала. Я не знала, думала она. Но сейчас я и правда знаю. Такова уж эта распроклятая жизнь, и такие у нее шутки, черт бы их побрал. Черт бы их побрал.

Она старалась сосредоточиться, чтобы разложить мысли по полочкам в разумном порядке, исходя из приоритетов. А это было нелегко.

— Я беременна, — сказала она.

Они вышли прогуляться по пляжу; держась в отдалении, за ними следовали Поте Гальвес и один из телохранителей Языкова. Волны шлепали о булыжники, заливая босые ноги Тересы, — она шла почти по самой кромке воды. Вода была очень холодной, но это бодрило. Они шли по грязному песку, среди камней и кучек водорослей, на юго-восток, к Сотогранде, Гибралтару и проливу. Шли не торопясь, разговаривали, время от времени умолкали, думая о том, что сказали и чего не сказали друг другу. Осмыслив наконец услышанное от Тересы, Языков спросил:

— Что ты собираешься делать? С тем и с другим. Да. С ребенком и с его отцом.

— Это еще не ребенок, — возразила Тереса. — Это еще ничто.

Языков покачал головой, будто ее слова подтверждали его мысли.

— Как бы то ни было, это не решает того, другого, — сказал он. — Это лишь половина проблемы.

Тереса, отведя волосы с лица, снова внимательно посмотрела на него.

— Я не сказала, что первая половина решена, — пояснила она. — Я говорю только, что это еще ничто. Станет ли оно чем-то или не станет, я еще не решила.

Русский внимательно вглядывался в нее, ища перемены в ее лице, новых, непредвиденных признаков.

— Боюсь, что я не могу, Теса. Советовать тебе. Да. Это не моя специальность.

— А я и не прошу у тебя совета. Я просто хочу, чтобы ты прогулялся со мной. Как всегда.

— Это я могу. — Языков наконец улыбнулся и сразу стал похож на добродушного медведя. — Да. Сделать это.

На песке лежала заброшенная рыбацкая лодка, возле которой всегда гуляла Тереса. Очень старая лодка: от белой и голубой краски на бортах мало что осталось, на дне скопилась дождевая вода, в которой плавала пустая жестянка из-под газировки. Возле носа, едва различимое, еще виднелось название: «Надежда».

— Ты никогда не устаешь, Олег?

— Иногда, — ответил русский. — Но это нелегко. Да. Сказать: я дошел досюда, а теперь дайте мне уйти на покой. У меня есть жена, — прибавил он. — Очень красивая. Мисс Санкт-Петербург. Сыну четыре года. Денег достаточно, чтобы прожить остаток жизни без проблем. Да. Но есть партнеры. Ответственность. Обязанности. И если я уйду на покой, не все поймут. Да. Человек по своей природе недоверчив. Если уходишь, начинают бояться. Тебе известно слишком много о слишком многих людях. А они знают слишком много о тебе. Ты просто ходячая опасность. Да.

— На какие мысли тебя наводит слово «уязвимый»? — спросила Тереса.

Языков немного подумал.

— Я не очень хорошо владею, — сказал он наконец. — Испанским языком. Но я знаю, что ты имеешь в виду. Ребенок делает человека уязвимым… Клянусь тебе, Теса, я никогда не боялся. И ничего. Даже в Афганистане. Да. Эти сумасшедшие фанатики и их вопли «Аллах акбар!», от которых стыла кровь. Но нет. Я не боялся и тогда, когда начинал. То, чем я занимаюсь. Но с тех пор, как родился мой сын, я знаю, что это такое. Бояться. Да. Когда что-то выходит плохо, уже невозможно. Да. Оставить все как есть. Броситься бежать.

Он постоял, глядя на море, на облака, медленно плывущие на запад. Потом невесело вздохнул.

— Хорошо броситься бежать, — сказал он. — Когда нужно. Ты это знаешь лучше всех. Да. Ты в жизни только это и делала. Бежать. Хочешь или не хочешь.

Он еще некоторое время смотрел на облака, потом вдруг поднял руки до уровня плеч, словно желая охватить ими все Средиземное море, и бессильно уронил их. Постояв так, повернулся к Тересе:

— Ты будешь рожать его?

Она не ответила — только взглянула на него. Шум воды и холодная пена на босых ногах. Языков внимательно смотрел на нее сверху вниз. Рядом с огромным славянином Тереса казалась совсем маленькой.

— Какое у тебя было детство, Олег?

Он потер ладонью затылок — удивленно, озадаченно.

— Не знаю, — ответил он. — Как у всех в Советском Союзе. Ни плохое, ни хорошее. Пионеры, школа.