зари до зари и никогда не задают вопросов. А кроме того, что весьма важно, он отличался благоразумием. Единственным видимым признаком немалых денег, заработанных им за последние четырнадцать месяцев, была «хонда-1200», стоявшая сейчас рядом с яхтенным портом в Сотогранде, перед эллингом, принадлежащим «Марине Самир», небольшой компании с марокканским капиталом и гибралтарским юридическим адресом, одному из филиалов-ширм «Трансер Нага». Все остальное Пепе аккуратно откладывал. На старость. Потому что никогда не знаешь, частенько повторял он, на каком повороте тебя поджидает следующее масляное пятно.

— Ну, вот, теперь нормально, — сказала Тереса.

Она взяла сигарету, дымившуюся на опоре, на которой стояли двигатели, и, пачкая ее маслом, сунула в рот.

Пепе не любил, чтобы тут курили во время работы и чтобы другие копались в моторах, доверенных его попечению. Но Тереса была хозяйкой — ей принадлежал и эллинг, и сами моторы. Так что возражать не приходилось. Кроме того, Тересе нравилось заниматься такой работой, бывать на причале и в порту. Иногда она сама выходила в море, чтобы испытать мотор или катер, а однажды, управляя одной из новых девятиметровых лодок с полужестким корпусом (она сама придумала использовать полые кили из стекловолокна как емкости для горючего), провела в море всю ночь, гоняя мотор на полной мощности, чтобы проверить, как он себя ведет при сильном волнении. Однако на самом деле все это было лишь предлогом. Так она питала воспоминания и поддерживала связь с той частью себя, что никак не желала исчезнуть. Возможно, виной тому была утраченная наивность, то состояние духа, которое теперь, с высоты прожитого и пережитого, казалось ей близким к счастью. Может, тогда я была счастлива, говорила она себе. Может, я была действительно счастлива, хотя и не понимала этого.

— Дай-ка мне пятый номер. И подержи тут… Ну вот.

Она удовлетворенно оглядела плоды своего труда.

У только что установленных стальных винтов — один левого вращения, другой правого, чтобы компенсировать отклонение, — диаметр был поменьше, а шаг побольше, чем у родных, алюминиевых, в результате пара моторов, установленная на корме, позволяла при спокойном море развивать добавочную скорость: ни много ни мало, несколько лишних узлов. Опять положив сигарету на опору, Тереса закончила работу, в последний раз затянулась, аккуратно притушила окурок в обрезанной жестянке из-под «Кастрола», служившей пепельницей, и встала, потирая уставшую спину.

— Потом расскажешь, как они себя ведут.

— Конечно, расскажу.

Тереса вытерла руки о тряпку и, выйдя наружу, сощурилась от яркого андалусского солнца. Несколько мгновений она стояла так, наслаждаясь созерцанием и ощущением того, что ее окружало. Огромный синий подъемный кран, мачты кораблей, мягкое поплескивание воды о бетон причала, запах моря, ржавчины и свежей краски от вытащенных из воды корпусов, звон фалов под восточным бризом, дующим поверх волнореза. Она поздоровалась с рабочими, каждого из которых знала по имени, и, обходя эллинги и стоящие на пиллерсах парусники, направилась туда, где под пальмами, на сером песчаном берегу, косо уходящем к востоку, к Пунта-Чульера, поджидал ее, стоя рядом с джипом «чероки», Поте Гальвес. Прошло уже немало времени — почти год — с той ночи в подвале недостроенного коттеджа в Нуэва-Андалусии и с того, что произошло несколько дней спустя, когда двое парней Языкова доставили к Тересе наемника, еще не отошедшего от побоев и пыток. Мне нужно кое о чем поговорить с доньей [68], сказал он. Дело срочное. И надо бы, чтоб поскорее. Тереса, холодная и суровая, приняла его на террасе роскошного номера отеля «Пуэнте Романо», выходящей на пляж; сквозь огромные окна гостиной за ними наблюдали телохранители. Я слушаю тебя, Крапчатый. Может, хочешь выпить? Спасибо, нет, ответил Поте Гальвес и некоторое время стоял, глядя невидящими глазами на море и почесывая голову, похожий на неуклюжего медведя: мятый темный костюм (двубортный пиджак еще более подчеркивал его полноту), никак не вяжущиеся с ним сапоги из кожи игуаны — они живо напомнили Тересе о родном Синалоа и вызвали странное теплое чувство, едва ли не умиление — и надетый ради такого случая чересчур широкий и чересчур яркий галстук. Тереса смотрела на соотечественника внимательно, как в последние годы научилась смотреть на всех: и на мужчин, и на женщин. На этих распроклятых разумных человеческих существ. Смотреть, проникая в то, что они говорят, а еще более в то, о чем они молчат или о чем медлят заговорить, как мексиканец в эту минуту. Я слушаю тебя, повторила она, он медленно, все еще молча, повернулся к ней, а повернувшись и отняв руку от головы, посмотрел прямо ей в глаза, потом искоса глянул на телохранителей за стеклом и тихо заговорил. Ну, однако, сеньора, я пришел поблагодарить вас. Сказать вам «спасибо», что я до сих пор жив, несмотря на то, что я сделал или собирался сделать. Ну, надеюсь, тебе не нужно объяснять, жестко ответила она. И киллер снова отвел глаза; нет, конечно, нет, повторил он со своим характерным выговором, который будил в Тересе столько воспоминаний, потому что проникал в раны ее сердца. Я только ради этого. Поблагодарить вас, и знайте, что Потемкин Гальвес в долгу перед вами и он заплатит свой долг. И как же ты собираешься расплачиваться со мной? — спросила она. Ну, однако, сеньора, я уже сделал кое-что, был ответ. Я говорил с тамошними людьми, которые прислали меня. По телефону. Рассказал им все как было: что нам устроили ловушку и разобрались с Котом и что ничего нельзя было поделать, потому что нас подловили очень хитро. Что за люди? — спросила Тереса, заранее зная ответ. Просто люди, ответил он, выпрямляясь; его глаза вдруг блеснули гордо и сурово. Не надо, донья. Вы же знаете, есть такие вещи, о которых я не говорю. Скажем так: просто люди. Тамошние. И потом, снова смиренным тоном, все время делая паузы и с трудом подыскивая слова, он рассказал: этим людям, кто бы они ни были, не нравится, что он до сих пор дышит и что с его напарником Котом разобрались таким вот образом, и они четко и ясно объяснили ему, что перед ним три пути: довести дело до конца, сесть на первый же самолет и вернуться в Кульякан, чтобы получить по заслугам, или спрятаться там, где его не смогут найти.

— И что же ты решил, Крапчатый?

— Ну, однако, никаких разговоров. Знаете, мне из этих трех дорожек, какую ни возьми, все не по нутру. Слава богу, семейства у меня пока нет, так что на этот счет могу не беспокоиться.

— И что же?

— Ну что… вот я тут, перед вами.

— И что прикажешь с тобой делать?

— Однако, вам виднее. Сдается мне, это не моя проблема.

Тереса испытующе оглядела наемника. Ты прав, решила она мгновение спустя. Она чувствовала, что ее губы вот-вот растянутся в улыбке, но ей удалось сдержаться. Логика Поте Гальвеса была элементарно проста и потому понятна ей, хорошо знавшей правила. В известной степени, такова же была когда-то и таковой же оставалась ее собственная логика: логика жестокого мира, из которого происходили они оба.

Ей вдруг пришло в голову что все происходящее немало посмешило бы Блондина Давилу. Синалоа в чистом виде. Да, черт побери. Забавные шутки играет иногда жизнь.

— Так что же, ты просишь у меня работу?

— Все равно рано или поздно пришлют других, — просто ответил киллер, пожав плечами с видом покорности судьбе, — и я смогу вернуть вам свой долг.

И вот теперь Поте Гальвес ждал ее у машины — так же, как ждал каждый день с того самого утра на террасе отеля «Пуэнте Романо»: шофер, телохранитель, курьер, слуга на все случаи жизни. Оказалось несложно устроить ему вид на жительство — все решилось с помощью некоторой суммы — и даже лицензию на ношение оружия: в этом помогла одна дружественная охранная фирма. Это позволило ему вполне легально носить на поясе, в кожаной кобуре, кольт «питон» — точно такой же, какой он приставил к голове Тересы в другой жизни и под другим небом. Однако люди из Синалоа больше не создавали проблем: несколько недель назад, с легкой руки Языкова, «Трансер Нага», так сказать, из любви к искусству, то есть не рассчитывая на вознаграждение, приняла участие в некой операции, которую картель Синалоа проводил совместно с русскими, начинавшими проникать в Лос-Анджелес и Сан-Франциско. Это смягчило напряженность или убаюкало старые призраки, и Тересе было передано на словах послание, недвусмысленно говорившее о том, что все забыто: до дружбы, конечно, далеко, но каждый занимается своим делом, счетчик на нуле, и хватит разборок. Сам Бэтмен Гуэмес внес ясность в этот пункт через