серую печаль, словно в большой воздушный пузырь. Будто существовала четкая граница между цветами и оттенками сада и свинцовыми тонами за пределами его. Самые крупные капли дождя растекались по стеклам длинными струйками, отчего все за окном выглядело волнистым, а зелень травы и кроны индийских лавров смешивались, расплываясь, с оранжевыми, белыми, лиловыми и красными пятнами цветов; однако все цвета умирали там, где вздымались высокие стены, окружающие сад. За ними существовала лишь размытая, унылая панорама, в которой за невидимым провалом русла Тамасулы едва можно было различить только две башни и большой белый купол собора, а дальше за ним, справа, выложенные желтыми изразцами башенки церкви Святилища Господня.

Тереса стояла у окна небольшой гостиной на втором этаже, хотя полковник Эдгар Ледесма, заместитель командующего Девятой военной зоной, убеждал ее не делать этого. Каждое окно, сказал он, глядя на нее своими холодными глазами опытного и ко всему привычного военного, — это шанс для снайпера. А вы, сеньора, приехали сюда не для того, чтобы давать шансы кому бы то ни было. Полковник Ледесма достойно нес свои пять десятков прожитых лет: полевая форма, очень коротко, как у молоденького солдатика- новобранца, подстриженные волосы, корректное, приятное обращение. Но Тереса была уже по горло сыта ограниченным обзором из окон первого этажа, большой гостиной, обставленной вычурной мебелью вперемешку со стеклом, пластиком и кошмарными картинами на стенах (дом был реквизирован у одного наркобарона, сейчас отбывавшего срок в Пуэнте-Гранде), террасой и крыльцом, откуда были видны только кусочек сада и пустой бассейн. Сверху же она угадывала вдали очертания города Кульякан, дополняя их тем, что хранила в памяти. А еще ей был виден один из федералов, несших службу внутри ограды: в фуражке и непромокаемом плаще, натянутом на пуленепробиваемый жилет, с автоматом Р-15 в руках, он курил, прислонившись спиной к стволу мангового дерева, под кроной которого прятался от дождя. Значительно дальше, за воротами, выходящими на улицу Генерала Анайи, виднелся армейский фургон, а рядом — зеленые силуэты двух солдат, охранявших его в полном боевом снаряжении. Так предусмотрено соглашением, сообщил ей полковник Ледесма четыре дня назад, когда самолет «Лирджет», доставивший ее специальным рейсом из Майами (единственная остановка после Мадрида: ДЭА рекомендовал не делать никаких промежуточных посадок на мексиканской земле), приземлился в аэропорту Кульякана. Девятая зона брала на себя ответственность за общую безопасность, а за ближнюю отвечали федералы. Судебную полицию и дорожников решено было не привлекать, потому что обычно они оказывались более податливыми на подкуп, а некоторые довольно регулярно служили наркобаронам киллерами. Федералы также бывали неравнодушны к пачке долларов, однако элитная группа, доставленная из столицы (в нее запретили включать агентов, имеющих родственные или дружеские связи в Синалоа), как говорили, была неоднократно проверена в деле и доказала свою порядочность и эффективность. Что касается военных, не то чтобы они были абсолютно неподкупны, но их дисциплина и организованность повышали им цену. Военных труднее купить, а кроме того, их больше уважали. Даже когда они занимались в горах конфискациями, крестьяне считали, что они выполняют свою работу, не превращая ее в сведение счетов. Сам полковник Ледесма пользовался репутацией человека порядочного и твердого. К тому же от рук наркомафиози погиб его сын, молодой лейтенант. Это говорило само за себя.

— Вы бы отошли отсюда, хозяйка. Не дай бог, сквозняк.

— Будет тебе, Крапчатый, — улыбнулась она в ответ. — Не говори глупостей.

Похоже на странный сон: Тереса будто наблюдала некую цепь ситуаций, происходящих не с ней. Последние две недели выстроились в ее памяти как последовательность книжных глав, насыщенных событиями и четко отграниченных друг от друга. Ночь последней операции. Тео Альхарафе, читающий в тенях каюты, что для него все кончено. Эктор Тапиа и Вилли Ранхель, изумленно уставившиеся на нее в номере отеля «Пуэнте Романо» после того, как она изложила им свое решение и свои требования: не столица, а Кульякан. Дела надо делать как следует, сказала она, или не браться за них вовсе. Подписание приватных документов с гарантиями с обеих сторон в присутствии посла Соединенных Штатов в Мадриде, высокопоставленного чиновника из испанского Министерства юстиции и еще одного из Министерства иностранных дел. А потом, когда корабли были уже сожжены, долгое путешествие над Атлантикой, техническая остановка на взлетно-посадочной полосе аэропорта Майами, оцепленный полицейскими «Лирджет», лицо Поте Гальвеса, непроницаемое всякий раз, когда их взгляды встречались.

Вас все время будут стремиться убить, предупредил Вилли Ранхель. Вас, вашего телохранителя и любое живое существо рядом с вами. Так что постарайтесь быть осторожной. Ранхель проводил Тересу до Майами, по пути передав ей всю необходимую информацию. Проинструктировав ее относительно того, чего от нее ожидают, и того, чего может ожидать она. Будущее — если таковому суждено было иметь место — включало в себя помощь в устройстве там, где ей будет угодно, на ближайшие пять лет: Америка или Европа, новое имя плюс американский паспорт, официальная защита или предоставление полной свободы действий, если таков будет ее выбор. А когда она ответила, что ее будущее — только ее дело, спасибо, он потер руки и кивнул. В конце концов, согласно подсчетам ДЭА, состояние Тересы Мендоса, надежно размещенное в швейцарских и карибских банках, составляло от пятидесяти до ста миллионов долларов.

Она стояла и смотрела, как за стеклами льет дождь.

Кульякан. В ночь своего прибытия, спускаясь к конвою из военных и федералов, ожидавшему ее у подножия трапа, Тереса различила справа желтую башню старого аэропорта, перед которым на летном поле по-прежнему стояли десятки «Сессн» и «Пайперов», а слева — строящиеся новые сооружения. «Субурбан», в который она села вместе с Поте Гальвесом, был бронированный, с затемненными стеклами. Они ехали только втроем — она, Поте и шофер; на приборной доске работало радио, настроенное на полицейскую волну. Синие и красные огни, солдаты в боевых касках, федералы в штатском и темно-сером, вооруженные до зубов, в кузовах военных фургонов и открытых дверцах других «субурбанов», бейсболки, блестящие от дождя плащи, пулеметы, нацеленные во все стороны, радиоантенны, подрагивавшие, когда машины под вой сирен поворачивали, не сбавляя скорости. Черт побери. Кто бы мог подумать, говорило лицо Поте Гальвеса, что мы будем возвращаться вот так. Они промчались вдоль бульвара Сапаты и у бензоколонки Эль-Валье свернули на Либрамьенто-Норте. Потом была набережная с тополями и большими ивами, льющими свои ветви на землю вместе со струями дождя, огни города, знакомые уголки, мост, темное русло реки Тамасула, район Чапультепек. Тереса думала, что вновь оказавшись здесь, испытает какие-то особенные чувства, но обнаружила, что, в общем-то, нет большой разницы между «тут» и «там». Она не испытывала ни волнения, ни страха. За время этого переезда они с Поте Гальвесом много раз встречались глазами. В конце концов она спросила: какие мысли бродят у тебя в голове, Крапчатый?

Он немного помолчал, глядя в окно; его усы чернели на лице, как мазок краски, а когда машина проезжала мимо какого-нибудь источника света, тени от капель воды на стекле падали на это лицо, прибавляя ему темных пятен. Ну, однако, хозяйка, ничего такого особенного, ответил он наконец. Только странно как-то. Киллер произнес это ровным голосом, и его лицо индейца-северянина было бесстрастно. Он сидел рядом на кожаном сиденье — очень прямо, не откидываясь на спинку, сложив руки на животе. И в первый раз после той ночи в далеком подвале в Нуэва-Андалусии он показался Тересе беззащитным. Его разоружили, хотя предусматривалось, что, помимо федералов в саду и солдат на улице, окруживших усадьбу по периметру, в доме будет оружие для личной самообороны. Время от времени, узнав то или иное место, он оглядывался, чтобы еще раз посмотреть на него в окно. Не разжимая губ. Безмолвный, как перед отъездом из Марбельи, когда Тереса, усадив его напротив, объяснила, зачем она едет в Мексику. Зачем они едут. Не ради того, чтобы указывать пальцем на кого бы то ни было, а чтобы предъявить крупный счет одному сукину сыну. Только ему и никому больше. Некоторое время Поте размышлял. Скажи мне честно, что ты думаешь, потребовала Тереса. Мне нужно знать это, прежде чем я позволю тебе со мной ехать. Ну, однако, я ничего не думаю, последовал ответ. И я говорю это вам, или, вернее, не говорю то, что не говорю, со всем моим уважением. Может, у меня даже есть кое-какие чувства, хозяйка. Зачем говорить, что нет, если да. Но то, что у меня есть или чего нет — это мое дело. Мое, однако. Вы считаете, что надо делать то-то и то-то, вы это делаете, и все. Вы решили ехать, а я что? Я еду с вами.

Она отошла от окна к столу за сигаретой. Пачка «Фарос» по-прежнему лежала там вместе с «зиг- зауэром» и тремя магазинами, набитыми патронами «парабеллум» девятого калибра. Тереса не была знакома с этим оружием, и Поте Гальвес целое утро учил ее разбирать и собирать его с закрытыми глазами. Если они придут ночью, а у вас заест оружие, хозяйка, лучше бы вам уметь поправить, что надо, не зажигая света. Сейчас он подал ей зажженную спичку, на мгновение склонил голову, когда она сказала «спасибо», а потом, подойдя к окну, туда, где только что стояла Тереса, выглянул наружу.