Все последующее было столь же закономерно, сколь и отвратительно.

Иного пути, как к Мише, Фастов не видел. Ни о какой амбиции, ни о каком самолюбии помышлять ему не приходилось. Миша не упустил случая больно уколоть это самолюбие, но слишком его не топтал. Золото он пристроил в два счета, дав Фастову семь тысяч рублей.

Фастов получил машину и неделю ежедневно ездил на ней, катал Костю днем и Валентину вечером. Так что эта неделя прошла в чистой жизни. И с Валентиной все начало налаживаться. Но затем произошел срыв.

Пять тысяч Фастов спрятал в тахте, а остальные две держал в машине. И вот однажды днем позвонил неунывающий Миша, предложил встряхнуться. Кончилось тем, что отряхивались они уже в Сухуми. Осуществилось давнее намерение Миши — махнуть из аэропорта куда-нибудь на южный курорт. С женщинами, разумеется.

Машины свои они оставили в аэропорту и по возвращении были подвергнуты штрафу. Отсутствовал Фастов четыре дня.

Обстановка в семье накалилась до предела. Он и не пытался оправдываться, ибо оправданий ему не было. Наконец Валентина не выдержала гнетущего мрачного молчания и завела решительный разговор. Она умоляла Юрия опомниться, обещала никогда не вспоминать прошлого и не упрекать, говорила, что будет любить его больше прежнего, если он сумеет себя переломить. Она спрашивала, какая сила так изменила его, почему вдруг он так безжалостно разрушает жизнь троих людей. Ничего вразумительного он ответить не мог. Ему оставалось ждать очередного рейса в надежде, что время хоть немного поправит дело.

Выяснение отношений кончилось ничем, но в день его отплытия случилось несчастье: Валентина обнаружила деньги. А было так. Он достал две упакованные в тонкую резину пачки из тахты еще утром, как только жена и сын ушли из дому. Кинул их сверху в свой простенький фибровый чемодан, в который Валентина сложила ему белье и носовые платки. И пошел в ванную принять душ.

Он не слышал, как открылась и закрылась входная дверь, как вернулась жена. Ее хирурга срочно вызвали в Москву, и образовался свободный от операций день. Она отпросилась с работы.

Увидев в чемодане какие-то странные резиновые кирпичики, она не сдержала любопытства и распотрошила один из них. И обомлела при виде такого количества денег. У нее не возникло мысли, что муж везет их с собой в рейс. Откуда они — вот что взволновало ее. Когда Фастов вышел из ванной и увидел жену сидящей с деньгами в руках и с паническим выражением лица, у него упало сердце.

— Откуда это? — едва выговорила она.

— Не мои, не мои. — Он заставил себя говорить спокойно.

— Юра, куда ты катишься?

— Не устраивай драму. Но если хоть кому-нибудь скажешь про это... — Он взял у нее пачку, бросил в чемодан, закрыл его. — Скажешь — погубишь и меня, и себя, и Костю.

...В этот раз она его не провожала. Много дней и ночей терзала она себя упреками, что проглядела, упустила, что была чересчур горда, когда следовало умолять и плакать. Она не находила себе места, не знала, чем отвлечься. Наконец затеяла генеральную уборку квартиры. И обнаружила в тахте сберкнижку на предъявителя. Это было последней каплей. Наутро она, бледная, с опухшими от слез глазами, пришла в управление пароходства. Начальника не было, ее принял первый заместитель, который хорошо знал Фастова.

Валентина рассказала о своей семейной жизни все без утайки. Она не скрывала, что ей страшно за мужа, и просила повлиять на него, принять какие-то меры воздействия, чтобы остановить его. Она уверяла, что Фастов катится в пропасть и только решительное вмешательство может его спасти...

Когда «Альбатрос» пришел в родной порт, Фастова у трапа ожидал заместитель начальника пароходства. Он сделал вид, что оказался на пирсе совсем по другим делам, а на Фастова наткнулся невзначай.

— Зайдем ко мне. Надо поговорить.

Машина быстро доставила их к управлению.

В приемной заместителя ожидали двое незнакомых Фастову мужчин. Заместитель поздоровался с ними, попросил подождать еще немного.

— Садись, — сказал он Фастову в кабинете.

Фастов сел за длинный стол.

— Ну, как жизнь? — с наигранным, как показалось Фастову, добродушием спросил заместитель и, не ожидая ответа на свой чисто риторический вопрос, задал вопрос же конкретный: — Как у тебя семейные дела?

Сердце у Фастова екнуло, он понял: без него тут что-то произошло.

— Да ничего, Николай Иванович, не жалуюсь.

— Все, значит, спокойно? Ничем поделиться не хочешь? На душе все в порядке?

Николай Иванович давал Фастову шанс покаяться. Но Фастов ничего не собирался объяснять и рассказывать. Он изобразил недоумение.

— Не понимаю, Николай Иванович, в чем дело... Прямо с борта на ковер...

— Значит, нечего сказать?

— Честное слово, ничего не понимаю.

— Ну в таком случае извиняй. — Он широким шагом подошел к двери, распахнул ее и пригласил в кабинет тех двух ожидавших товарищей. Один из них с пугающей вежливостью обратился к Фастову:

— Прошу вас показать нам содержимое чемодана. В чемодане лежало под бельем шесть золотых слитков по килограмму каждый...

Мишу Суликошвили арестовали через месяц, предварительно выявив кое-какие из его деловых связей.

...Обо всем этом и вспоминал Фастов, ворочаясь без сна в тюремной камере на своей не слишком-то мягкой постели.

Обратив на себя сугубое внимание контрразведчиков, мистер Дей уже не лишался его до самого отбытия в Вену. За оставшиеся три дня пребывания в Москве мистер Дей ничего противозаконного не совершил и никаких подозрительных встреч не имел, если не считать свидания с Джорджем, который таким образом тоже попал в поле зрения чекистов.

Правда, один раз мистер Дей с кем-то довольно долго говорил по телефону-автомату. С кем и о чем, выяснить было невозможно.

Через три дня Галина Храмова проводила его. В гостинице перед отъездом он сделал попытку подарить ей кинокамеру, весьма дорогую, но Галина наотрез отказалась. Она вздохнула с великим облегчением, когда Дей скрылся в туннеле, ведущем на посадку. За минувший месяц она порядком устала — и от необходимости улыбаться, даже при самом дурном настроении, и от той особой постоянной подтянутости, которую она старалась в себе воспитать специально для работы с туристами класса «люкс».

После такого месяца хотелось самого простого человеческого общения, без преувеличенной любезности, без реверансов на каждом шагу. Так после пирожного, если оно особенно сладкое, хочется пожевать кусочек черного хлеба.

Володя обрадовался ее звонку. Они не виделись со времени посещения клуба «Дискуссия» и расстались тогда не самым дружеским образом. Это было неприятно обоим, и поэтому они, встретившись в первый же вечер, дали друг другу слово не допускать больше между собой подобных недоразумений. Однако вскоре недоразумение все же возникло.

С 1 октября Галина могла взять отпуск, но Володя раньше пятнадцатого не мог. Так как они условились отдыхать вместе — на юге или в Карпатах, — она договорилась на работе, что отложит отпуск на две недели. На ниве иностранного туризма наступило затишье, и эти две недели Галине, собственно,