Все более и более клонившаяся к анархии, Речь Посполитая не могла на равных соперничать с соседствующими государствами, где постепенно утверждался абсолютизм с присущим ему ограничением сословных прав в пользу центральной власти, где складывался правильный, регулярный полицейско- бюрократический аппарат, обеспечивавший более или менее четкое функционирование всего государственного организма в целом и его отдельных отраслей в частности. Свобода и вольность, граничившие с анархией, оказались несовместимы с требованиями завершения военной революции!

В итоге среди прочих необходимых преобразований не была завершена и военная революция, требовавшая от знати и шляхты отказа от прежней вольной и свободной жизни, на что она оказалась неспособной. Общий итог хорошо известен – в конце XVIII в., когда была наконец осознана необходимость перемен и сделаны первые попытки отказаться от пресловутых шляхетских вольностей, угрожавших существованию самого Польско-литовского государства, было уже поздно. Могущественные соседи не допустили осуществления реформ, в том числе и военных, и положили конец существованию Речи Посполитой. Анализ особенностей реализации основных положений военной революции в Речи Посполитой позволяет согласиться с мнением Р. Фроста, который указывал, что ее успешное осуществление определялось прежде всего не овладением передовыми военными технологиями, а переменами в культуре и, добавим от себя, менталитете, мироощущении общества (или, по крайней мере, той его части, которая оказывала определяющее воздействие на формирование внешней и внутренней политики конкретного государства)³⁸⁷. И хотя эти слова были произнесены английским историком в адрес допетровской России, тем не менее они в полной мере могут быть отнесены и к Речи Посполитой XVI– XVII вв. Не сумев измениться внутренне, Речь Посполитая не смогла измениться и внешне. И этот консерватизм, пропитавший все основные институты польско-литовского общества, в конечном итоге привел шляхетскую республику к гибели. «Архаичная Польша…, раздираемая религиозными сварами, – писал П. Шоню, – даже в период своего золотого века представляла собой всего лишь неустойчивую федерацию крупных доменов. И перед лицом суровой реальности окружающих ее истинных государств она была обречена исчезнуть в череде разделов 1772, 1793 и 1795 годов»³⁸⁸. И не последнюю роль в трагическом Finis Poloniae сыграла незавершенность процессов, связанных с завершением военной революции.

Когда в 2-й половине XIII в. на землях в Малой Азии, пожалованных вождю тюрок-кайы Эртогрулу сельджукским султаном Ала-эд-дином Кейкубадом I, возникло небольшое пограничное княжество-удж, никто не мог предположить, что именно из него вырастет спустя двести лет могущественная держава. Она положит конец существованию Византийской империи и заставит трепетать перед собой и Европу, и Азию и во многом предопределит историю и Азии, и Европы. В самом деле, в то смутное время, когда Ближний Восток, Малая и Передняя Азия являлись ареной ожесточенной борьбы сельджукских и египетских султанов и эмиров, монголов, византийцев и крестоносцев, как писал отечественный византинист Ф.И. Успенский, «…таких небольших орд появилось много в связи с передвижениями монголов, и они обыкновенно гибли без следа или растворялись среди более крупных племен или государств…»³⁸⁹. Действительно, что можно было ожидать от небольшого полудикого племени (а если верить османским хроникам, то у Эртогрула в подчинении было поначалу всего лишь 400–500 кибиток. – П.В.), полностью лишенного своих корней и попавшего волею обстоятельств в чуждую ему среду?

Однако Эртогрулу и его наследнику Осману в отличие от многих других тюркских уджбеев повезло. Как отмечал Ф.И. Успенский, «…своими успехами османы обязаны стечению благоприятных условий: слабости сельджуков, разгромленных монголами, и особенно анархическому состоянию восточных областей империи, обезлюдевших после восстаний при М. Палеологе, лишенных власти и ждавших своего завоевателя…»³⁹⁰. Возникший на месте рухнувших гигантов политический вакуум для только что родившегося Османского государства оказался как нельзя более кстати – оно получило шанс встать на ноги, окрепнуть, освоиться на новом месте и перейти к завоевательной политике.

Активная и успешная внешняя политика, без которой выживание княжества наследников Эртогрула оставалось проблематичным, была невозможна без мощной и боеспособной армии. Именно поэтому с самого начала существования Османского государства вооруженные силы играли в нем весьма и весьма значимую роль. Отнюдь не случайно русский писатель 2-й половины XVII в. А. Лызлов в своей «Скифской истории» писал, что «…турки не мыслят и не тщатся ни о чем ином, точию о броне и оружии военном»³⁹¹. В самом деле, основанная мечом, Блистательная Порта не мыслила своего существования без дальнейших завоеваний. Как писал турецкий писатель середины XVII в. Хусейн Хезарфенн, «…прежде всего известно, что делом великих государств [является] завоевание стран и поражение врагов, а для [тех], кто ведет священную войну, священная война…»³⁹². Поэтому правящая турецкая элита эпохи расцвета государства, основанного Эртогрулом и Османом, не жалела средств для поддержания своих армии и флота на должном уровне боеспособности. Так что есть все основания согласиться с неоднократно высказывавшимся мнением о том, что Османская империя была настоящим «военным государством», жившим войной и ради войны³⁹³, равно как и с господствовавшим в общественном сознании ренессансной Европы XVI в. образом султана как могущественного и идеального государя, разумно управлявшего своей державой и обладающего мощными и чрезвычайно эффективными вооруженными силами³⁹⁴. Отзвуки этого мнения можно найти и в русской литературе того времени – достаточно указать на известное сочинение Ивана Пересветова об идеальном государе Магмете-султане.

Справедливости ради необходимо заметить, что в Европе эпохи Возрождения складывается и иное представление о Турции как варварской стране, противостоящей культурной, цивилизованной Европе. И поскольку турки были варвары, то им отказывалось в праве не только иметь нечто подобное тому, чем обладали европейцы, и уж тем более превосходящим аналогичные европейские учреждения по эффективности. Как отмечал Р. Швёбель, «если турки были варварами, они должны были уступать цивилизованной Европе во всех отношениях; поэтому, несмотря на очевидные свидетельства обратного, даже военные способности турок подвергались сомнению (выделено нами. – П.В.)…»³⁹⁵. Отзвуки этого отношения к изучению истории развития османского военного дела сохранились до сих пор как в европейской, так и в российской историографии. Тем не менее такие оценки боеспособности османской военной машины в XV, XVI и на протяжении большей части XVII вв. больше походили на попытки успокоить европейское общественное мнение, чрезвычайно обеспокоенное успешно развивающейся экспансией османов, чем на реальность.

В чем же был секрет военного могущества османов? Очевидно, что здесь сыграли свою роль несколько факторов. В первую очередь это асинхронность развития³⁹⁶. Затем нельзя не отметить то обстоятельство, что османская государственность на ранних этапах своего становления была достаточно гибкой и восприимчивой к иностранным влияниям³⁹⁷. Наконец, сильной султанской власти подчинялись огромные территории в Азии, Европе и Африке, дававшие им в руки необходимые ресурсы для успешной экспансии – а Османская империя в позднем Средневековье была одной из наиболее густонаселенных стран, непосредственно граничивших с Европой и Россией. По разным подсчетам, в течение XVI в. численность подданных султана выросла с 11–12 млн. до 22–25 млн. (или даже до 30–35 млн.) чел. В наиболее густонаселенных странах Европы проживало к концу XVI в.: во Франции –16 млн. чел., в Германии – от 14 до 20 млн., в Испании – 8 млн.³⁹⁸. Все это позволило османам создать весьма совершенную для своего времени военную машину, обеспечившую Турции почти три века процветания.

Однако на заре существования Османского государства и его армии об этом говорить было еще рано. Что представляла собой армия молодого турецкого государства в первые десятилетия его существования, до начала военной революции? Очевидно, что на первых порах в основу османской военной машины была положена традиционная, отработанная веками кочевниками Азии система, основанная на взаимодействии многочисленной легкой и относительно незначительной по числу, но хорошо подготовленной и снаряженной тяжелой иррегулярной конницы. Примечательно, что в османской армии длительное время сохранялись отряды ополченцев, выставляемых кочевниками-юрюками, которые частью жили на