русокосых. Теперь от психики до химии. Термическая обработка мяса зависит от разделки. Разных блюд белковой пищи потребляет муж неограниченно. Зависит от подачи. Режь вдоль волокон или поперёк. На основании временного потребления. Нужды во времени и в разговоре. В зависимости от длины внушений, которые сей ужин предварят. Но вообще, нелишне помнить, что лучший ужин для двоих — согретый плов на батарее. И по-восточному, как ты, Рыбёха, любишь, и для двоих, поскольку твой казан — овал, а это — модная подача сервировки теперь на Западе, и времени не будет жалко, когда твой муж окажется неблагодарным хамом.

Мы штурмовали Питерский проспект не под землёй, а поверху. Рыба впервые осознала количество продуктов для борща. Спуститься и подняться переходом её блокировала тяжесть нош. Я уговаривала, что небезопасно, что эта трасса на места где отдых брежневской элиты уже поприрастал строительством трассирующих на предельных скоростях, что женская привычка к тяжестям в России извечна, и статистика давно сказала, что самый тяжкий труд — у русских балерин, зато удар от их ноги способен опрокинуть лося.

Рыбёха пала на асфальт сухого Ленинградского проспекта и простонала:

— Лучше бы я очищенную сперму покупала!

Вот это откровение, двадцатый век. Атомизация сознания на фоне «шестисотых».  Сошло с дистанции общение полов. Приростом прибыли на банковских счетах — залоги долголетия. Прокормом нанотехнологий. О том мечтали женщины в Сорбонне. Мужчина с возу — бабе легче. Свобода от потуг жратвы. Прощайте, патеры! Фаллические принципы уже не властны. Ваш «шестисотый»   сбил матриархат.

Мы уцелели на проспекте с пакетами продуктов. Нас мерседес не сбил. Не взял в тюрьму патруль. Не клюнул голубь. Видно, белужий вой с тоской в пробирку способен мерседесам угрожать. Николь звонила. Надо ехать. С меня уже достаточно. Как только Жоржа привезли, я к Нике канула, борщ посолила и Рыбе повелела медленно мешать.

На кухне Бережковской набережной умостился Лучин и кушал прибалтийский сыр вприхлёбку с чаем, который сам привёз, поскольку собирался забраться в замужья к богатой женщине с достатком, которая его снабдила в дорогу термосом и сырной головой.

— Предсказывала, да, ты станешь режиссёром еврокласса. — Николь страдала комплексом Сивиллы. Поныне жадная на отпущение грехов талантливая зависть к будущим успехам.

Лучин всё близоруко щурился в меня, и вдруг, прозрел:

— Ты отчего такая грустная? От Орлеана? Спалилась на кострах эфирной страсти?

— Испепелилась на страстях исповедальной муки. А ты с хорошей памятью, герой. Вот я тебя не помню. Где, режиссер, учился?

Николь собою заслонила гостя от моего воздействия огнём:

— Младший набор у Мэтра — девяносто третий год.

— Свежатинка, счастливчик, поколенье next. Что ставишь, выпускник годов свободы?

— Я создал свой театр.

— Вот это высоко! «Я создал свой театр!»   Однако! И что, народная тропа не зарастает?

— Не жалуемся, ходят.

— Там дочка мэра в главной роли у него. — Николь разумно уточнила. И раззавидовалась повышенному уровню знакомства к себе сама.

Природа спеси неисповедима. Понизим планку поведенья до их настроек образцов.

— Лужкова дети взрослые, еще почти что крохи, вам здесь сейчас не повезло.

— Театру возраст не помеха, вот принц и нищий — тема близнецам. Ты, кажется, её преодолела.

— Почти что.

Общаться с младшим курсом всегда такая мука — помнят всё, а ты о них — ни грана. Поволок свою волынку впечатлений. Как сведенья на пересуд. Наверное, наш курс и впрямь был для округи популярным, раз до сих пор зудят и норовят дознаться. Вот приняла условия игры. Рассеюсь в данной точке зрения. Попал в село, где все хромают — прихрамывай, иначе тебя заставят это делать.

— Тут Шендерович позвонил, отъелся рыбы с Верхотурцевым на Селигере. Теперь начнёт писать и баллотироваться снова. В Кремле читал. Живой остался. Со Жванецким сравнивают. Ты чего такая грустная, от Орлеана?

— От поминанья Рыбы. Рыбного филе. Мы ждем возможного звонка с истерикой. А грустная я не с того. Меня обидела работодателя прислуга. Сказала — очень полная для статуса звезды. Её экран старинных выпусков с диагональю «Горизонта»,  там всё на два размера больше. Мечта — преодолеть пространство. Объёмным — сыра не давать!

— А кто она?

— Да домработница у этих новых русских. Наш институт закончила. Отменный критик.

— Добрая женщина.

— Художника обидеть всякий может.

С переносной трубой от телефона на кухню в сотый раз просунулась Николь — за ней, на цыпочках, квартирная овчарка. В Москве что есть на дачах и в домах — то и живет в квартирах на паркете. Понятье безопасности, как симбиоз родства со зверем. Оно же и отрада.

— Возьми трубу, там Жорж звонит.

— А почему ты шепчешь?

— Все уснули.

— Алё?! Не слышу! Спит Татьяна? Ну, хорошо, что спит. Устала Рыба-Дуся. Привет передавай под пробужденье. Какая это новость. Жорж, ну, тебя ж учили, что есть событье одному, другому — что слону дробина. Спи тоже! И умерь свой пыл к общению на кухнях. У нас лишь потому «Декамерон»,  что в близости к вокзалу Никин домик. Лучин уедет первым. Вечерней лошадью. Куда ты подаёшься, Лучик?.. В Калининград! Ну, да! Слышь, Жоржик, он — певец свободной зоны. Да, Канта дух… да, лоно акваторий… он там для мэра сделал свой театр. Власть и искусство независимого порта! Я — нет, не для сюжета! Нет, не спекулирую для репортажа, здесь нет сенсации, как журналисты говорят: отсутствует информативный повод. Лучин пока что на пророчества Николь не разразился постановкой еврокласса. Но будем погодить. Ты выздоравливай, нам критик нужен. Звоните Шендеровичу, он конкурирует в предпраздничные дни в известных стенах со Жванецким, и по ночам не спит. Адьё, покеда.

— Похоже, там семейная ладья находит колею. — Николь сверкнула очью и плотоядно улыбнулась, собака фыркнула и отошла.

— Это у них сварилось мясо. На Рыбу действует снотворным, на Жоржика влияет как свирель. Опасно стало жить среди людей, знакомых с детства, Лучик. Могут не только осудить по строгости, но и сочувствовать всерьёз заставить, а это — не тепличное крыло твоих властей. Ну, что, дружок-Николь, мы ждём еще звонка с истерикой белуги или уже отключим телефон? Ты слышал, Луч, эпоху рыб меняет эра Водолеев. Миллениум у нас.

— Нас мало стало. — Николь виском склонилась на льняной конец портьер и начала молчать. Повиновалась грусти.

С чего бы вдруг? Мне становилось страшно. Закрадывался в диафрагму холодок, апатия селилась в душу. Отход характерных актрис от оптимизма — внушение потерь необратимых. Скакала бы, плясала по лесам. А запертость в квартире после съёмок — три дня и стресс. Теперь — депрессия. Вот кто меня из безысходности потащит? Никто из них не канет в Берендеи. Иная колея. А мне их как чуть что — спасай.

— К подаче лошадиных сил к перрону поговорим, приятель Лучик, о смыслах перемен. Ты на свободной зоне, в порту направо от Архангельска, и за пределами побалтских стран. Что в ваших дебрях заховалось? Тевтонцев и левонцев ордена? Ледовое побоище, сарынь на кичку! Над каждым знаменем свобод — дамоклов меч. Одесса, Ольгия, тоже была свободный город, а «Броненосца»   Эйзенштейн отснял. Вот вектор с юга карты — страсти — те же.

Но Лучина немыслимо было отвлечь. Он уловил чертоги тайны: возможности биографических потерь растратой в сплетни.

— Вы, девочки, конечно, злое семя, но я понять не мог: как он, руководитель курса, и вдруг —