пришлось держать лицо подальше от воды. Хемогоблин бился под ним с такой силой, что он боялся свалиться, и ему не верилось, чтобы поднятый ими плеск никто не услышал. Каждый новый оборот требовал все больших усилий – так ключ, взводящий часовую пружину, сопротивляется все сильнее, – и когда после восьмого или девятого оборота голова наконец оторвалась, он не удержал равновесия и упал-таки в омерзительно пахнущую воду.

Тело хемогоблина обмякло и, выпустив цепочку зловонных пузырей, ушло на дно. Шатаясь, Ривас встал и отшвырнул все еще хлопавшую глазами голову как мог дальше в сторону, противоположную Лизиному дому. Спустя две-три секунды до него донесся из темноты всплеск. Тогда, бросив тело лежать как лежало, он отплыл подальше от берега, подальше от останков этой твари, чтобы прополоскать рот и волосы в относительно чистой – по крайней мере по сравнению с той, в которой только что барахтался, – воде.

Через некоторое время ему начало мерещиться, будто в воде за ним что-то негромко плещется, так что он выбрался на берег и прошел остаток пути до Лизиного дома пешком. Дома ее не оказалось, так что он принял еще ванну, исчерпав ее запас чистой воды, и плюхнулся в приготовленную для него кровать.

А в темной воде канала тем временем суетились частицы органической материи – частицы из маленького округлого предмета спешили на запад, а из большого, с четырьмя конечностями, – на восток. Где-то на полпути они встретились, слились, сгустились – и принялись медленно подтягивать две части друг к другу.

На следующее утро Ривас проснулся около семи. Голова трещала с похмелья, мышцы свело, и все же он ощущал себя здоровее, чем когда-либо за несколько последних дней. Лизы не было видно, поэтому он смешал несколько яиц с tacos из холодильного ящика, вылил эту смесь в сковородку, поставил ее на плиту, раздул почти угасшие угли, потом разложил почти готовый омлет по корочкам от tacos, от души полил сальсой и сел завтракать. Запив все это прохладным пивом, он почувствовал себя по крайней мере относительно готовым к тому, что запланировал на это утро.

Помыв за собой посуду, он вышел, запер за собой дверь и зашагал на север. Чуть не доходя Сентури, он свернул налево, в сторону глубоких каналов и морской набережной. Котомка с лежавшей в ней бутылкой хлопала его по боку. По узким, залитым солнцем улицам крались кошки, крыши кишели обезьянами, а небо – попугаями, хотя людская часть населения была представлена только несколькими оборванцами, да еще ароматами кофе и жареного бекона из маленьких, расположенных у самой земли окон.

Почти все товары, выставлявшиеся на продажу в магазинах Венеции или подававшиеся в тамошних ресторанах, были или местного происхождения, или привозились сушей с севера, из Санта-Моники, или с востока, из Эл-лея. Поэтому тянувшиеся на милю полусгнившие пирсы и причалы морского порта служили только самому темному бизнесу, и горожане, селившиеся у моря, делали так единственно потому, что торговали Кровью или оцыпля-ченными девицами, или паразитировали на тех, кто это делал, или просто потому, что предпочитали плавание по водным путям хождению на своих двух.

Прибрежные кварталы были выстроены больше века назад, в правление Первого Туза, когда все строилось на славу, в расчете на долгую службу, и когда архитекторы не скупились на детали, задуманные единственно с целью украшения: причудливые башенки, ажурные мостики, слишком выгнутые и хлипкие для настоящего уличного движения, даже развлекательный водный парк для детей. Однако в годы правления Второго Туза строительство прекратилось, а при Третьем Тузе и построенные уже объекты забросили, так что теперь они потрескались, а кое-где и обвалились, подмытые морем, словно забытые игрушки давным- давно девшегося куда-то ребенка.

Зато здесь в изобилии произрастали теперь пальмы, лианы и гибискус, и злые языки говорили, что куда проще перебираться с места на место по веткам, нежели пытаться сориентироваться в невообразимом лабиринте переулков, каналов и мостов, и что змеи, ядовитые насекомые и обезьяны в древесных кронах и вполовину не так опасны, как местные жители под ними.

Будь у Риваса обе руки здоровыми, он всерьез задумался бы над возможностью пробраться к морю по деревьям. В это утро он решил подобраться поближе к Дворцу Извращений, чтобы проверить свою жуткую догадку насчет того, что баржи с девушками-Сойками, сгрузив корзины с Кровью, прибывают именно сюда. Не исключалось, конечно, что баржа, на которой он бежал из Ирвайна, была последняя на эту неделю; в таком случае ему пришлось бы пытаться проникнуть во Дворец Извращений, не имея подтверждения своей теории. Однако ничего из того, что он слышал в Священном Городе или от вещавшего за Севативидама мальчишки, не намекало на то, что поставки девиц из Ирвайна могут в ближайшем будущем прекратиться.

По мере того как солнце медленно поднималось над зданиями за его спиной, улицы становились все уже, поскольку ряды маленьких домишек и лавок строились прямо посередине старых, широких улиц, а в некоторых местах получившиеся в результате этого узкие переулки делились в длину рядами палаток, поставленных торговцами, прорицателями и стриптизерами, так что не пропускали теперь не то что фургон, а и толстого пешехода. Некоторые из торгующих снедью и спиртным палаток уже работали, но большая часть Венеции отправилась на боковую всего пару часов назад.

Ближе к морю дорога стала вдобавок извилистой: переулки то вихляли, делая безумные зигзаги, огибая рухнувшие здания, то взмывали вверх и снова опускались в местах, где построенные на скорую руку мостики перекидывались через провалы в мостовой. Идти на запад становилось все труднее, словно сам город пытался не пропустить его к океану. Наконец, уже к полудню, Ривас с опаской поднялся по шаткой, скрипучей пожарной лестнице и, пригнувшись, чтобы заглянуть под обломок древнего карниза, который, сорвавшись со своего места, застрял между двумя крышами, увидел темную, покрытую мелкой рябью поверхность моря. Стараясь не выпускать море из вида, он прошел мостками еще немного и нырнул в узкий проход под арку.

Стоило ему оглядеться по сторонам, как он понял, что забрел в логово местных старьевщиков. Он стоял на пологом скате крыши, огороженном со стороны моря вычурным чугунным парапетом, хотя ничто не помешало бы желающему свалиться ни с северного, ни с южного края крыши. Несколько стоявших на крыше человек повернулись к проему, из которого он появился, и лица их выражали у кого тревогу, у кого злость, у кого любопытство, а у кого откровенную скуку. Ближний к Ривасу, судя по всему, собирался запускать змея, хвостом которому служила рыболовная сеть; большинство из тех, что стояли у парапета, держали удилища или бинокли. Двое-трое просто спали на солнышке, а какой-то седовласый тип при появлении Риваса подобрался к северному краю крыши, пригнулся, перевалился через край и скрылся – предположительно спустился по лестнице.

– Чего нужно, hombre? – поинтересовался у Риваса высокий старикан с рыжеватой бородой, как бы невзначай кладя руку на рукоять висевшего на поясе ножа.

В ответ Ривас ухмыльнулся.

– Просто хочу посмотреть на океан... Ну, может, еще найти кого, кто помог бы мне разделаться вот с этим. – Он достал из котомки бутылку текилы.

Воцарившееся напряжение несколько спало. Старикан убрал руку с ножа, шагнул к нему и,