поту, на холодной, жесткой кровати. Вокруг было темно.

Голова его гудела как котел, и его мучила жуткая жажда, но каждый раз, как он вставал, шел на кухню, наливал себе воды из бака и припадал к чашке губами, он вдруг понимал, что все это ему только приснилось и что он так и лежит в этой неудобной кровати. В конце концов он и правда сел – сразу же поняв, что до сих пор не делал этого потому, что это отдавалось чудовищной болью в затылке, – и, морщась, осмотрелся по сторонам. Он находился в длинном, темном помещении, уставленном вдоль стен кроватями. Воздух в помещении стоял затхлый, воняло рыбой и помоями.

Некоторое время он не имел абсолютно никакого представления о том, что это за место. Потом он вспомнил, как боялся потерять место у Спинка, и напряг память, пытаясь вспомнить, не это ли и произошло. Очень уж все это смахивает на одну из дешевых ночлежек в Догтауне, подумал он, а судя по головной боли, я, должно быть, выпил какого-то особо чудовищного дерьма.

Он провел рукой по лицу и к неудовольствию своему обнаружил на подбородке щетину – судя по длине, четырех– или пятидневную. Вон оно что, с горечью подумал он. Тебе хана, Грег. Пьян, небрит и валяешься в помоях. Что ж, все к тому шло. Увидь тебя сейчас Ури, она бы тебя не пожалела! Свежий, румяный паренек, которого твой папаша турнул прочь тринадцать лет назад, превратился теперь в...

На этой патетической фразе он запнулся, ибо упоминание Ури напомнило ему кое-что. Ну конечно! Как он мог забыть все это? Она оцыплячилась, и он рисковал жизнью, чтобы спасти ее, но ее увезли в Священный Город. Это делало историю еще жалостнее: как же, юные любовники, разлученные бездушным миром, – хотя еще круче было бы, если бы об этом узнал хоть кто-нибудь, а еще лучше – подготовленная публика... может, он и сам оцыплячится, на этот раз добровольно, только бы оказаться наконец хоть немного ближе к ней... Надо же, как трогательно!

Кто-то на соседней кровати покряхтел, пошмыгал носом, потом пару раз всхлипнул.

– Заткнись, – раздраженно буркнул Ривас. Достали своим шумом, подумал он.

Он услышал, как там сели.

– Ты проснулся? – послышался шепот.

– Уснешь тут, в этой дыре, как же. – Судя по голосу, соседом его оказалась девица. Если бы она только знала, кто я, подумал он с горечью. Возможно, она выросла, слушая мои песни.

К еще большему его раздражению она встала и проковыляла к его кровати. Бог мой, подумал он, она не только плакса, но и мутант. Лысая как коленка.

– Я не знала, оправишься ли ты, – сказала она. – Когда тебя принесли, вид у тебя был хуже некуда. Что случилось – один из хлам-людей тебя ударил?

Выходит, я опустился до того, что дерусь с хлам-людьми, подумал Ривас с чем-то, похожим на удовлетворение.

– Не удивлюсь, если так, – ответил он, ощупывая затылок. Волосы слиплись и топорщились от засохшей крови, а под ними прощупывалась большая шишка.

– Ты, наверное, пытался бежать.

– Да, правда? – обиженно удивился Ривас. – Этот ублюдок, похоже, стукнул меня сзади.

– Стукнул сзади, – повторила она вежливо, но, явно не веря ни одному его слову. – Конечно. – Он раскрыл, было, рот, чтобы возразить, но не успел. – Я тоже скоро стану таким, – продолжала она грустным голосом. – Волосы у меня уже давно выпали, а теперь и лихорадка началась. Возможно, меня сунут в одного из тех, что я сама помогала собирать.

– Возможно, – согласился Ривас, не особенно задумываясь над тем, что она говорит. – А теперь, с твоего позволения, я бы... – Он осекся, ибо посмотрел в окно на противоположной стене и не увидел за ним ничего, кроме звездного неба... а во всем Эллее не найти места, с которого открывался бы ничем не нарушаемый вид на небо. Ну, разве что с самых высоких башен. Он встал, сделал несколько глубоких вдохов, подождал, пока голова перестанет кружиться, потом подошел к окну и выглянул.

В стеклянной равнине, испещренной там и здесь недлинными, в несколько ярдов, трещинами, отражались яркие звезды; в некотором отдалении стекло отделялось от неба прямой белой линией стены. Только тут он вспомнил о своем решении следовать за Ури дальше, в город, о своей встрече с Фрейком МакЭном, о штуковине, сооруженной из старого хлама, которая, однако, двигалась и говорила... Ничего из произошедшего после этого он не помнил, но девчонка явно угадала верно: он, должно быть, пытался бежать, но его догнали...

Пожалуй, даже и к лучшему, что он ничего не помнил.

В конце концов, он отвернулся от окна и посмотрел на фигуру у своей кровати, на эту девчонку.

– Извини, – сказал он. – Я, наверное, не совсем еще пришел в себя. Я... я забыл, где мы находимся.

– Я бы тоже с радостью забыла это, – сказала она.

– Что ты... то есть мы... делаем здесь?

– Ну, – она развела руками, – работаем. Тут много машин, за которыми нужен уход, а гелиевые шары вечно приходится латать...

– Гелиевые шары?

– Ну да, такие здоровенные древние штуки, с которых наблюдают за побережьем. Мне эта работа не нравится, я всегда обжигаюсь паяльником, а от клея тошнит.

– А... – Она, конечно, имеет в виду шары на горячем воздухе, подумал он.

– А еще мы делаем хлам-людей, чтоб те выполняли самую тяжелую работу, хотя, мне кажется, мы делаем их не так хорошо, как полагалось бы. Говорят, Господь утомился от всего и уже не так следит за тем, чтобы все делали на совесть. И еще там, на пляже, чинят старые лодки и строят новые. Тебя, наверное, туда и пошлют.

Что-то двигалось вдали, на стеклянной равнине, и Ривас повернулся к окну. За ним, ярдах в двухстах от дома, устало ковыляло существо. Больше всего оно напоминало огромную бракованную куклу, сделанную из