— Народу? — рассмеялся Кручинин.

— Может быть, я неудачно выразилась. Тем, кто живет за счет дефицита. Или не так: в условиях дефицита. Частнику выгоднее заключить договор о безопасности, чем быть ограбленным. За сотню в месяц.

— К сожалению, вы правы. Имеем. Со времен застоя, как сейчас говорят.

— Снова ошибаетесь.

— Да ну?

— Никакой не застой, — заспорила Катя. — Если хотите знать, это было во время гражданского неповиновения.

— Как-как?

— Гражданского неповиновения. Тихого или громкого. На всех этажах.

— Впервые слышу.

— А вы поговорите с Яшей.

— Непременно, — Кручинин качнулся на каблуках и продекламировал: Страшно жить на этом свете, в нем отсутствует уют, ветер воет на рассвете, волки зайчика грызут… Легкий презент, — он протянул растерянной девушке шарик. — И моя визитная карточка. Пожалуйста, без стеснений. Времена меняются, молодые люди. Не дайте застрять ребятам в эпохе гражданского неповиновения. Яша, привет отцу. Будьте здоровы.

— До свидания.

— Атас, — восхитился Иван. — Особнячок отгрохал как азиатский секретарь.

Севка не верил:

— Своими руками?

К дому Хопрова они подошли в сумерках. Подзадержались в сторожке.

Изместьев стриг бороду, укорачивал усы, брился, искал куда-то запропастившуюся кепку, подробно рассказывал, объяснял, вводил их в курс дела, и перед самым уходом они немного перекусили.

— Эй! Хозяева!

На стук в дверь долго никто не отзывался. Наконец услышали шарк и недовольный женский голос:

— Кто там?

— Откройте! Милиция!

— Тьфу, пропасть.

Дверь им отворила корявая старая женщина с вислым носом. В руках она держала зажженную керосиновую лампу и смотрела на них раздраженно и зло.

— Ну? Чего надо?

— Евдокия Николаевна? — доброжелательно поинтересовался Изместьев. Тужилина^

— Ну?

— Алексей Лукич, следователь.

— Черти вас носят. Приходил уже от вас, тоже сыщик, все вынюхивал.

— Да-да, Кручинин Виктор Петрович. А это наши молодые сотрудники. Прошу познакомиться.

— Поздно мне знакомиться. Чего надо?

— Поговорить, Евдокия Николаевна. Поговорить.

— Некогда мне с вами разговаривать.

— Хозяйка, — вмешался Севка. — Вы чего-то недопоняли. К вам пришел следователь. Из прокуратуры.

Просто так, в гости, следователь к незнакомым людям не ходит. У нас к вам дело. Мы же могли вас вызвать, вы понимаете?

— А ты что за прохвост? Ишь, учить вздумал. Без сопливых разберемся.

— Мы в доме Хопрова? — спросил Изместьев. — Павла Никодимыча?

— Ну.

— А сам хозяин? Дома?

— А то вы не знаете! Болен он. Захворал.

— Можно к нему?

— Нельзя!

— Нам необходимо посмотреть на него.

— На кой? Хворый, он и есть хворый. Чего глазетьто попусту?

— Евдокия Николаевна, — снова не выдержал Севка. — Андрей Лукич вам объяснял. Мы здесь по важному делу. И хорошо бы не мешать нам, а помогать.

— Да иди, иди, черт настырный. Помощницу нашли.

Она поставила лампу на широкий самодельный стол и отошла к плите.

— Почему света нет? — поинтересовался Иван.

— Лампочка перегорела.

— Может, ввернем?

— Ступай к себе и вворачивай.

— Он там? Тоже без света?

— Обождите маленько. Покормлю хоть.

Она что-то наскоро приготовила. И толкнула ногой дверь.

В комнате горел свет. Они вошли вслед за хозяйкой и сгрудились у порога.

В дальнем углу, за белоснежной русской печью, держал на широкой деревянной кровати у окна немощный больной старик. На нем была байковая рубашка в шашечку, голову прикрывала лыжная шапочка. Глаза его из-под опущенных век смотрели на вошедших безо всякого выражения.

Помимо резной мебели, фигурных подоконников, всевозможных этажерок и полочек, массивного киота из черного дерева в красном углу, эта большая светлая комната поражала еще и разумностью планировки, а также прибранностью, ухоженностью и чистотой.

— Хорошо у вас, — сказал Изместьев. — Красиво.

Чисто.

— А как же?

Тужилина пододвинула к кровати одноногий разлапистый табурет. Села.

— Поесть тебе надо, Пашенька. Слышишь? Поесть, миленький, — она осторожно поднесла к губам больного кружку с молоком. — Ну вот. И славно. Пей, пей.

Чего-чего, а этого вволю. Спасибо. Татьяна не забывает.

Пей, миленький, пей. Хорошо, — кончиком платка вытерла больному губы. И пожуй маленько. На- ка…

Ну, что ты, Пашенька. Нельзя. Так и ослабнуть недолго.

Надо поесть. Откуси. Ну, чуток. Кусочек… Нехорошо так, Пашенька. Ей-богу, нехорошо. Вот гости из милиции — что они скажут? Нам с тобой поправиться надо.

Сидишь сиднем, — Тужилина неожиданно всплакнула. — Господи, Пашенька. Вояка ты мой… Пожалей старую… Бубнишь и бубнишь, не разбираю никак…

Хоть словечко бы… Измучилась я без тебя, Пашенька.

Вставай уж… А ну как не выхожу? А ну как на руках отойдешь?.. Господи, грех-то какой, — больной медленно поднял руку, растопырив корявые пальцы. — Ну-ну, не буду. Сглупа. Прости, милый. Не серчай, — она промакнула рукавом слезы на щеках и пощупала под одеялом. — Сухонько там? А то переменю… Ну-ну, не серчай. Не хочешь, и не надо. Потом поешь, правда? Вот гости уйдут, и поешь. Ну сиди. Лежи, отдыхай, — она встала и торопливо перекрестилась, обернувшись к иконам. — Господи. За что наказал?.. Мочи нету.