— А что я проиграл сейчас, кроме голосов Стила?

— Вашу ассоциацию, Мердок, в перспективе — партию и все кресла в сенате.

Мердок долго молчит, выражения глаз его я не вижу, но знаю, что он понял и подсчитывает свои возможности.

— Сейчас вы напишете под мою диктовку заявление в сенатскую избирательную комиссию, — продолжаю я. — Вы признаетесь, что лично проверили обвинения сенатора Стила и убедились в их правдивости. Как честного политического деятеля вас глубоко возмутило сотрудничество ассоциации реставраторов с шайкой грабителей и убийц. Ассоциация скомпрометирована, и вы ее распускаете, одновременно требуя изъятия из всех избирательных списков ее кандидатов, в том числе и вашей кандидатуры.

— Что же вы оставляете мне? — спрашивает Мердок.

— Не так уж мало. Во-первых, достоинство и незапачканную репутацию, во-вторых, возможность играть дальше и, вероятно, не только проигрывать. У вас еще остаются все ваши игорные дома и ночные клубы, организация букмекеров на городском ипподроме и контрольный пакет акций страховой компании «Эврика». А самое главное — у вас в руках газета, которая, оставаясь в оппозиции, может поддерживать и другие движения, если не «джентльменов» — они, пожалуй, слишком аристократичны для вас, — то, скажем, католиков или евангелистов. Ведь и с их помощью можно добиться сенатского кресла.

Мердок молча встает и проходит за стойку бара. Мартин с пистолетом следует за ним.

— Я не оружия ищу, а перо и бумагу, — огрызается Мердок. Найдя их под прилавком, он, стоя, записывает: «В сенатскую избирательную комиссию…» Диктуйте, — обращается он ко мне.

Со своего места я диктую примерно то, что уже высказал.

— А теперь позвоните в ночную редакцию «Брэд энд баттер» и продиктуйте написанное, — продолжаю я. — Там знают ваш голос и ничего не заподозрят. Утром это заявление должно быть в газете. А затем отдадите бумагу мне. Я уж сам позабочусь и об избирательной комиссии и о «Сити-ньюз».

Мердок довольно быстро находит по телефону ночного редактора. «Стенографистки не надо. Записывайте сами». Быстро, но отчетливо диктует написанное. Слышатся перебивающие текст реплики: «Что? Я уже сказал. Пишите слово в слово. Да, так. Не вы мне, а я вам плачу за работу. Понятно? Пишите дальше…» Потом опять текст, и снова перебивающая реплика: «Если хотите сохранить свое место, все это должно быть завтра в утреннем номере. Я сказал все, Жюль. Заеду лично. Да, подпишу номер».

И с элегантностью банкомета, подвигающего партнеру его выигрыш, Мердок протягивает мне листок со своим заявлением. Я складываю документ вчетверо и опускаю в карман.

— Еще две минуты, Мердок, и мы с вами расстанемся, — говорю я, — только позвоню Минни.

Она уже дома и радостно сообщает, что уже созвонилась с больницей, отец все знает и уговорил врачей отправить его домой.

— Запритесь, девочка, и никого не пускайте до приезда отца, а ночью ваш покой будет охранять Мартин.

— Зачем? — вмешивается Мердок. — Наемных убийц посылать не буду. Проиграл плачу.

— Крупно играете и классно проигрываете, — замечает все время молчавший Мартин. — А ваши «пистолетники» не играют, а постреливают.

— Выстрелов больше не будет, — смеется Мердок. — Вы, может быть, все-таки вернете мой пистолет, Ано?

— Я верну его вам завтра во время обеда в сенатском клубе.

Мердок так и не успевает ответить. Свеча гаснет, заливая оплывшим, воском медный подсвечник. Мердок остается в темноте. Самая подходящая обстановка для житейских раздумий. Я почти уверен в том, что он сказал правду. Выстрелов больше не будет. Он уже раздумывает не над тем, что проиграл, а над тем, что выиграл. А выиграл возможность играть дальше. Ведь мертвецы уже не играют. Я знал, что, может быть, уже через полчаса-час он заедет в типографию и подпишет к печати утренний выпуск газеты. А над следующим еще можно подумать.

Мой же экземпляр заявления Мердока, прежде чем попасть в «Сити-ньюз» и сенатскую избирательную комиссию, должен побывать у Уэнделла. Придется будить магната, не дожидаясь утра. Время не ждет.

Несмотря на все протесты разбуженного дворецкого, мне удается поднять Уэнделла. Он входит в халате, протирая заспанные глаза.

— Что нибудь сверхсрочное, Ано, иначе бы вы не явились в такое время? — зевает он.

Не отвечая, я молча передаю ему сложенный вчетверо лист бумаги и плюхаюсь на кушетку. Ноги меня не держат — так хочется спать.

— Это не подделка? — спрашивает Уэнделл, спотыкаясь на гласных.

— Вы странный человек, Уэнделл. Сколько месяцев меня знаете, а говорите глупости, непростительные даже ребенку. Заявление подлинное и должно появиться в утреннем номере «Брэд энд баттер». Одновременно надо опубликовать его и нам. Свяжитесь сейчас же с редакцией «Сити-ньюз» и продиктуйте его стенографистке.

Уэнделл покорно, как младший клерк, бежит к телефону, а я мгновенно засыпаю в сидячем положении и просыпаюсь, как только он появляется снова.

— Как вы добились этого, Ано? — с умилением спрашивает он и всплескивает руками:- Боже мой, вы больны?

— Нет, просто чертовски устал.

— Выпейте коньяку.

— Давайте.

Глоток коньяка приводит меня в чувство. Но как рассказать кратко об этой ночи? Уэнделл меня перебивает.

— И он решил отдать свои голоса?

— Решил. После того как вмешались мы с Мартином. Что произошло дальше, я рассказываю коротко, как могу…

— А если он все же заявит в полицию? — колеблется Уэнделл.

— О чем? О том, что заявление сделано под угрозой расправы? Тогда придется признаться и в письме Стилу и в похищении девушки с явно шантажной целью. А это уголовщина и политическая смерть Мердока. Нет, своего заявления он опровергать не будет. Оно даже создает ему ореол политической честности и принципиальности. А затем начнет снова тасовать карты. Не вышло с реставраторами — выйдет с церковниками. Я, кстати, это и посоветовал. А денег ему не занимать, у него их немногим меньше, чем у вас, мистер Уэнделл, и, во всяком случае, больше, чем у Стила.

Уэнделл садится против меня по-наполеоновски — верхом на стуле. Он доволен, даже более чем доволен, почти счастлив.

— Все-таки вы переиграли его, Ано. Два раза. Не понимаю, не могу понять, как вы это сделали.

Рассказать все я, конечно, тоже не могу.

— Мердок шел к диктатуре своим путем и не знал иного. Имя ему политический авантюризм. Но возможен был и другой опыт. Мердок мог бы, став популистом, выдвинуться в партийном аппарате и, как бывший шериф, добраться до поста главного комиссара полиции. Тогда свою мечту он осуществил бы без затруднений. Только вместо краденого оружия «пистолетников» действовали бы законные автоматы полиции. Послушайте моего совета, Уэнделл. Ваше счастье, что пост начальника полиции занимает Бойль, а не Мердок.

После той бурной ночи прошли еще день, и ночь, и еще добрых полдня, которые мы с Мартином проводим под тентом на верхней палубе «Гекльберри Финна». Мы едем в Сильвервилль. Город еще далеко, хотя уже издали виднеется пыльная дымка на горизонте в голубой чаше неба за поворотом Реки. Плывут