Темнота… Мороз и бесконечная боль… Наверное я умираю. Или уже умер. Пусто и холодно… Слово — я должен его вспомнить…

Смерть облапала меня своими корявыми холодными пальцами и бросила на этот бурый, крупнозернистый раскаленый песок. Амнезия свинцовым туманом покрыла мой мозг. Перед глазами проносятся, как метеоры, обрывки воспоминаний о множестве прожитых жизней во множестве миров. Итак: я один из людей О'Моо: ' тех, кто всегда приходит в черном', мое имя Зейн Вестон.

Пересилив охватившую меня слабость я приподнимаюсь на локтях и оглядываюсь вокруг. В голове шум. Окружившая меня со всех сторон пустыня опасно качается, грозя врезаться мне в лицо…

Мир — пустыня. Его имя Тшепайс. Вряд-ли я смогу об' яснить откуда я это узнал. Я это просто знаю… Возможно это можно считать одним из проявлением силы О'Моо. Его столица, или во всяком случае город, считающий себя таковым, находится в двустах с небольшим километрах отсюда. Я должен идти туда… Интересно зачем?

Обернувшись, я вижу бледного, худощавого человека в куртке, штанах и плаще из черной кожи, с еще более черными волосами и искаженном болью лицом. Это я. Прямо за моей спиной нависло кажущееся бесконечным зеркало. И каким странным холодом веет от него, почему вид этого зеркала вселяет такое беспокойство? Я протягиваю к нему руку и натыкаюсь на невидимые ледяные иглы. Эта боль окончательно приводит меня в себя. Я встаю и иду на восток, прочь от зеркала, навстречу своей судьбе.

На восток? Во всяком случае это не то, что называется востком в большинстве миров. Уже наступил вечер, а солнце ни на волосок не сдвинулось со своего места, с зенита. Оно просто потускнело, как будто ему прикрутили яркость. Теперь бурый песок был залит зловещим красным светом, и в моей памяти всплыла горная кузница черных гномов. Как давно это было? Разве это имеет какое либо значение, ведь время это совсем не то, чем оно кажется. Сейчас же я иду по этой проклятой бесконечной песочнице и страдаю от жары и жажды. Хорошо, что наступил вечер.

Когда я подошел к стене, близилось утро. Зенит был отмечен кроваво-медным обручем разгорающегося солнца. В этом неясном свете я и увидел Великую Стену. Сложеная из каменных глыб в 3–4 человеческих роста каждая, она уходит на север и на юг настолько, насколько можно что-либо расмотреть в здешнем горячем, удивительно густом воздухе. Стене явно не одна сотня лет, песок и ветер хорошо потрудились над ней. Но и сейчас через следы эрозии можно увидеть остатки покрывавших ее когда-то зловещих барельефов.

Прямо передо мной в Стене я вижу тяжелую бронзовую дверь, исчерченую непонятными письменами. Впрочем письмена ли это? Ведь одним из даров О'Моо является владение всеми языками, на которых когда либо говорили или писали люди, фэйэри или другие человеческие существа, то есть те кто способен говорить или писать. И мне кажется что этот дар никогда не подводил меня. Впрочем смутный отзвук в душе говорит мне что эта вязь что-то означает, при чем что-то очень важное. Дверь не заперта, и я вошел.

Здесь меня ожидали, словно бы они были заранее предупреждены, человек сто солдат. Они были вооружены ятаганами, копьями и топорами и одеты вобщем то так-же как и я, только форма их имеет бурый цвет местного песка, а на голове у каждого медная каска. Кто бы их не предупредил о моем прибытии, они явно не собираются исполнять роль почетного караула… разве что почетного конвоя. В самом деле, странно что меня — одного, безоружного, измученого почти сутками ходьбы по пустыне арестовывает целая сотня вооруженных людей. Меня тщательно связали по рукам и ногам и бросили на пол прилепившейся к Стене ласточкиным гнездом тюремной камеры. Я упал на теплую глиняну и забылся в глубоком сне.

Разбудили меня ударом кованого сапога в бок. С трудом я открыл глаза. Все тело болело, переход О'Моо это болезненый процесс, сопряженый с подобием физической смерти, и совершается он как правило когда другого выхода уже нет. Впрочем что со мной было непосредственно перед тем как я попал в Тшепайс я не могу вспомнить ни под какими пытками. Люди в бурой униформе окружили меня со всех сторон, один из них приставил копье к моему горлу. — Убери копье, скотина — прохрипел я — лучше встать помоги. Меня подняли на ноги, впрочем удержаться на них мне позволила лишь нечеловеческая выносливость О'Моо. Я попытался крикнуть, хотя это и было более похоже на стон. — Каты, хоть бы воды принесли… Меня шатало во все стороны, но как не странно в глазах своих конвоиров я прочитал испуг, они боялись меня! Спустя минуту мне подали каску с грязной, теплой — но водой. Это позволило мне остаться в сознании, когда на меня заковывали в железо и сажали в клетку. И оковы и клетка блестели начищенным металлом, насколько я понял из разговора солдат, меня везли во дворец правителя Тшепайса. Клетку взгромоздили на арбу, в которую была запряжена пара мощных животных, похожих на одногорбых, покрытых зеленой чешуей, верблюдов. Солнце было убийственно белым, наступил полдень.

Город встретил меня вонью и лаем тысячи собак. Он с первого взгляда наполнил мне муравейник: множество глинобитных домов громоздятся друг на друга, ощетинившись балконами и балкончиками, крылечками и карнизами, лестницами и переходными мостиками, подвесными садиками и совсем уже непонятными порождениями безумной архитектуры. Улицы извиваются, переплетаясь друг с другом совершенно непредсказуемым образом. Над сточными канавами роятся мириады мух, впрочем о запахе я уже сказал. Наконец-то у моих конвоиров появилась хоть какая-то работа: они разгоняют вездесущие стайки голопузых ребятишек, пытающиеся увязаться за нами.

Взрослые явно менее смелы и любопытны, они опасливо выглядывают из окон своих домов, случайные прохожии прижимаются поближе к стенам домов. Все мужчины одеты подобно мне или солдатам, различие только в цвете и качестве кожи, из которой все это сделано. Впрочем наплечные плащи