подумала о том, насколько драгоценен для нее каждый момент общения с ним, и до чего он скоротечен. В душе она стремилась к тому, чтобы подобные романтические переживания длились вечно.
– Да, это действительно
– Это вовсе не сон, – прошептал он. – Я люблю тебя. Ты единственная женщина из тех, кого я встречал, достойная любви. Только ты, Сара. Когда я с тобой, мне кажется, что я постоянно нахожусь в «Киприани». Прошу тебя, верь мне, Мартышка. Поверь в нас обоих, как сделал это я.
Он обхватил ее руками и прижал к себе. Она упивалась его дыханием, исходившим от него тонким ароматом одеколона, смешанного с запахом его тела.
Он вновь слился с ней, и Сара почувствовала, что она будто растворяется, превращаясь во что-то текучее и бестелесное. Она любила его – любила, любила, любила. Ее руки пробегали по его телу, ласкали его, обладали им. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Даже близко похожего чувства не возникало.
Оказавшись на нем, Сара порывисто двигалась, задыхалась от собственной страсти, но остановиться не могла.
Она услышала свой сладостный вопль и не узнала собственного голоса. Они слились в едином ритмическом движении, которое становилось все быстрее и быстрее. Мужчина и женщина превратились в единое, спаянное экстазом существо.
Глава 32
Их волшебная сказка закончилась, и Сара почувствовала, как она опустилась с небес на землю. Наступал понедельник, и ее снова затягивал водоворот обычных суетных дел. Понедельник означал возвращение к скучной работе и реальной жизни.
Сара Роузен трудилась в Вашингтоне на «нормальном», тоскливом поприще вот уже четырнадцать лет, с тех пор, как закончила Холлинз Колледж в Вирджинии. Ее дневная работа хоть и была невеселой, зато как нельзя лучше подходила для поставленных ими целей.
В то утро Сара проснулась рано, чтобы успеть подготовиться к рабочему дню. С Сэмом они расстались еще в воскресенье вечером. Ей было скучно без него, без его тонкого юмора и волнующих прикосновений. Она тосковала без всего того, что связывало ее с ним. С каждым его дюймом.
Она задумалась над этой мыслью.
В ванной она оборудовала себе уголок для занятий йогой. Для этого на заказ ей сделали кожаный коврик. На упражнения времени уже не оставалось, хотя и тело, и мозг настоятельно требовали дисциплины.
Сара быстро приняла душ и вымыла волосы дорогим шампунем. Закончив туалет, она облачилась в темно-синий костюм от «Брукс Бразерс», туфли-лодочки и застегнула на запястье кожаный ремешок часов «Рэймонд Уэйл». Ей нужно было выглядеть энергично, опрятно и по-деловому.
Каким-то образом ей удавалось сохранять созданный имидж всегда. Сара-свеженакрахмаленная.
Она поспешила на улицу, где возле поворота ее уже поджидало грязное желтое такси, выпускавшее в воздух облачка выхлопа. На К-стрит завывал зимний ветер.
В пять двадцать такси доставило ее к месту работы.
– Какой известный адрес, – улыбнулся ей водитель. – Вы, наверное, какая-нибудь знаменитость?
Она расплатилась и забрала сдачу с пятидолларовой купюры:
– Надеюсь когда-нибудь ей стать. Кто знает?
– Может, и я когда-нибудь стану, – снова улыбнулся шофер. – Кто знает?
Сара Роузен вышла из автомобиля и почувствовала дыхание декабрьского ветра на своих щеках. Старинное здание, стоящее перед ней, выглядело очень красиво и производило в свете раннего утра впечатление величественности. Казалось, что оно сверкает и светится изнутри.
Она показала свое удостоверение, и охранник пропустил ее внутрь. Они даже перекинулись парой слов относительно того, какой же она трудоголик. А почему бы и нет? Сара Роузен работала в Белом Доме уже девять лет.
Часть третья
Фотокорреспондент
Глава 33
Фотокорреспондент был завершающим элементом в сложной мозаике. Ему отводилась роль последнего игрока. Восьмого декабря он работал в Сан-Франциско, где и вступил в игру, оставаясь пока на скамейке запасных.
Кевин Хокинс восседал на вогнутом сером пластмассовом стуле у выхода 31. Он с удовольствием играл сам с собой в карманные электронные шахматы. Сам выигрывал, сам проигрывал, и это его вполне устраивало.
Хокинс вообще любил играть, а шахматами увлекался настолько, что в недалеком будущем мог стать одним из сильнейших игроков мира. Так было всегда, и за ним укрепилась репутация умного, талантливого, но одинокого и использующего себя ниже своих возможностей человека. Еще с того времени, когда он жил в Гудзоне, штат Нью-Йорк. Без четверти одиннадцать он покинул свое сиденье, чтобы сыграть в совсем другую, самую любимую игру. Самую любимую в целом мире.
Проходя по оживленным залам аэропорта, Кевин Хокинс делал фотографию за фотографией.
Известный фотокорреспондент, неоднократно отмеченный наградами, мог позволить себе некоторую небрежность в одежде: черные вельветовые джинсы, черная рубашка с короткими рукавами, бриллиантовая серьга в ухе и туземные браслеты из Замбии на запястьях. На шее у него болталась камера- лейка на кожаном ремешке с тиснением.
Фотокорреспондент протиснулся в забитую людьми туалетную комнату коридора С. Он окинул взглядом неровную линию мужчин, выстроившихся возле писсуаров. «Словно свиньи у кормушки», – подумал вошедший. Они напоминали ему бегемотов или буйволов, которых научили стоять на задних ногах.
Его глаз мгновенно составил композицию и зафиксировал ее в голове. Преимущество приверженности к порядку в сочетании с острым умом.
Гладя на эту «писальную» сцену, фотокорреспондент вспомнил одного вора-карманника из Бангкока. Тот, прекрасно понимая человеческую природу, орудовал в тот момент, когда посетители туалета находились в самой кульминационной точке процесса. Он вытаскивал у них бумажники, когда те либо ничем не могли ему помешать, либо просто не замечали его действий.
С тех пор комизм увиденной ранее сцены всегда вспоминался корреспонденту, когда он посещал в аэропортах мужские туалеты. Впрочем, он редко забывал хоть раз подмеченные композиции. Его мозг мог бы посоперничать с архивом фотоматериалов «Кодака» в Рочестере.
Он обратил внимание на собственный внешний вид, мельком мазнув по своему отражению в мутном зеркале: осунувшееся, известково-бледное лицо. «Заурядная, ничем не примечательная физиономия», – с удовлетворением подумал мужчина. Глаза у отражения были светло-голубыми, почти выцветшими, взгляд усталый. Это расстроило Кевина настолько, что он невольно вздохнул.
Ничего интересного к его портрету зеркало не добавило, да и сам он не любил себя «фотографировать».
Он закашлялся и долго не мог остановиться, пока, наконец, не сплюнул большой, отвратительного желто-зеленого цвета, сгусток мокроты. «Вот это моя внутренняя сущность, – подумал он. – Наверное, в таком виде и должна выходить отработанная душа».
Кевину Хокинсу исполнилось пока только сорок три года, но он ощущал себя столетним. У него была очень тяжелая жизнь, особенно последние четырнадцать лет. Иногда она казалась невыносимой, а иногда абсурдной. Частенько ему казалось, что его пытаются
Он снова закашлялся и бросил в рот подушечку «Холлса». Сверив время по наручным часам «Сейко» и пригладив свои жидкие, седеющие волосы, Кевин Хокинс покинул туалетную комнату.
