— Успокойся, милая, — говорит мама, опускаясь на диван справа от меня. — Расскажи мне, что случилось.

— Я точно не знаю, — начинаю я. — Мы с Люком поехали в магазин, чтобы купить еды на обед, я сидела в машине, а какая-то женщина заглянула в окно минивэна, и ее лицо вдруг превратилось в другое лицо, из воспоминания. Я вспомнила женщину, которую видела в тот день.

— Расскажи мне все, что помнишь, — шепчет мама, подавшись вперед и прижимая ладони ко рту.

— Это была женщина, она заглянула в окно с моей стороны. Она показалась мне очень милой. Она улыбнулась и помахала рукой, как будто знала меня. Папа только что отошел за тележкой, и я знала, что он сейчас вернется. Я чувствовала себя в полной безопасности. Женщина жестом попросила меня открыть… — Голос у меня обрывается, и слезы градом льются из глаз.

Это я во всем виновата.

— Все нормально, детка, — шепчет мама, глядя меня по волосам. — Ты не сделала ничего плохого;

— Нет, сделала! — рыдаю я. — Я разблокировала двери! Не успела я это сделать, как какой-то мужчина, которого я не заметила раньше, распахнул дверь с другой стороны и схватил Джонаса. Я закричала, но они уже убежали, сели в свой минивэн и отъехали.

Воспоминание всей тяжестью падает мне на плечи, и этот многотонный вес заставляет меня снова сжаться в комок. Я натягиваю на лицо одеяло и плачу до тех пор, пока у меня не кончаются слезы.

— Ш-шш, — снова и снова приговаривает мама. Я не знаю, сможет ли она любить меня теперь, узнав, что это я погубила Джонаса.

А потом я вдруг вспоминаю все остальное.

Я погубила не только Джонаса.

Но и Люка.

И тогда, так тихо, что маме приходится наклоняться, чтобы расслышать, я рассказываю ей о том, что случится в будущем из-за того, что я сегодня вспомнила лица похитителей.

О том, как из-за меня погибнет Люк.

Я говорю маме, что это случится примерно через пять или шесть лет, судя по моему отражению в зеркале заднего вида в незнакомом автомобиле, на улице незнакомого мне города. Люк будет со мной.

Я сжимаю в руке мятый клочок бумаги с нацарапанным на нем адресом. Мы ждем, когда кто-то появится. Нам обоим любопытно. Мы хотим убедиться, а потом сообщить в полицию.

Мужчина выходит из богатого дома, сложенного из красновато-коричневого песчаника. Мы следуем за ним.

На мужчине хороший костюм, поддельные модельные туфли и яркая куртка, он нисколько не похож на убийцу детей, но я знаю правду.

Мужчина сворачивает с булыжной мостовой в переулок, потом ныряет на узкую улочку. Мы беспечно идем за ним и приходим в себя только тогда, когда шумный город, только что казавшийся таким безопасным, вдруг исчезает. Мы поворачиваем назад, но уже поздно.

Мужчина нас заметил.

Он знает, что мы здесь.

— Че надо? — орет он. Кажется, он пьян или под кайфом. Во всяком случае, он нетвердо стоит на ногах.

В первые секунды мы молчим. А потом я веду себя как последняя идиотка из фильма ужасов: слова сами собой вылетают у меня изо рта, вопреки паническому желанию загнать их обратно.

— Ты украл моего брата! — с напускной уверенностью кричу я.

— Лондон! — хрипло шепчет Люк, сжимая мою руку. Люк умнее меня, он сразу понимает, что я натворила.

— Значит, вот ты как думаешь, да? — переспрашивает мужчина, делая шаг в нашу сторону, отчего меня пронзает ужас.

Где же люди?

Теперь я каждой клеточкой своего существа знаю, что мы в смертельной опасности. Мы все сделали неправильно.

Кажется, именно это называется идиотской беспечностью.

Мужчина жует зубочистку, лениво гоняя ее из одного угла рта в другой, словно ему плевать на все на свете.

Люк инстинктивно делает шаг вперед, пытаясь заслонить меня. Теперь нас отделяет от мужчины не больше пяти шагов.

— Идем отсюда, — тихо говорю я Люку, пытаясь справиться с ужасом. Потом делаю шаг назад и тяну его за руку.

Тогда мужчина, не говоря ни слова, лезет себе за пазуху, шарит под пиджаком, и я вижу, как тяжелеет его рука.

У него в руке пистолет.

Я дрожу всем телом, рассказывая маме об этом, а она сдвигается на самый край дивана, чтобы взять меня за руки.

Мой мобильный жужжит, извещая о получении текстового сообщения, и мне не нужно даже смотреть на экран, чтобы догадаться, что это от Люка. Но сейчас мне не до него.

— Все нормально, продолжай, — говорит мама.

И я рассказываю ей, как мужчина наставляет на нас свой пистолет и рука у него совсем не дрожит. Разумеется, похититель детей может быть вооружен. Что в этом удивительного? Как же мы могли быть такими идиотами?

— Теперь я не могу вас отпустить, верно, ребятки? — спрашивает мужчина, и глаза у него становятся узкими и темными. Злыми.

Он делает еще один шаг, и, наверное, Люк раньше меня понимает, что сейчас произойдет, потому что он делает нечто героическое. Или глупое.

Он выпускает мою руку, толкает меня в сторону выхода из переулка и громко кричит:

— Беги, Лондон!

И я пытаюсь убежать.

Но меня останавливают пули.

Мама зажимает ладонью рот, чтобы сдержать крик, и слушает последнюю часть моего рассказа: о том, как тихо стало в мире, после того как прекратились выстрелы; о ритмичном грохоте шагов убийцы, покидавшего место преступления; о долгих минутах, когда я думала, что умираю, глядя в беззвездное городское небо. И о хриплых стонах, которые выводят меня из оцепенения, впрыскивают адреналин в вены и заставляют подползти к умирающему Люку.

Я замолкаю, чтобы сделать несколько глубоких вдохов, и рассказываю о последних мгновениях Люка. Не будет никаких прощальных слов. Никаких чувств. Он будет просто судорожно хватать ртом воздух, и на лице его навсегда застынет ужас.

Закончив, я рыдаю в голос, из носа у меня течет, плечи трясутся. Истерика заразна, и вот уже мы с мамой вместе плачем о прошлом и будущем.

Когда слезы иссякли, мама вдруг встает с дивана и решительно хлопает себя по бедрам.

— Вставай! — приказывает она. На этот момент я так глубоко зарылась в подушки, что со стороны меня можно принять за часть кресла.

— Вставай, Лондон, — повторяет мама.

— Я не могу, — шепчу я.

— Еще как можешь, — говорит она, наклоняясь и разрывая мой кокон. Нащупав мою руку, мама крепко хватает ее и тянет. Приходится встать.

— Ты была права, мы должны обратиться в полицию, — говорит мама, вытирая мне щеки рукой. — Ты была права. Нам нужна помощь. Мы должны исправить все это.

— Мама, но ведь это такой ужас… что мы можем поделать, — беспомощно лепечу я.

— Мы можем все, — чеканит мама, и в голосе ее звучит такая сила, что я сразу ей верю.