Это был не сон, потому что я не спала.

Засыпала, но еще не уснула.

В этот короткий промежуток между дремой и фазой быстрого сна в мой мозг со скоростью товарного поезда врывается видение — и вот уже я сижу на кровати, яростно моргаю, чтобы быстрее привыкнуть к кромешной темноте, тяжело дышу и обливаюсь потом, несмотря на то, что обогреватель стоит на минимуме, как будет стоять каждую ночь, пока я живу здесь.

Воспоминание никуда не уходит, оно ведет себя в точности как отвратительная кровавая фотография в учебнике анатомии, которую мне предстоит увидеть через несколько месяцев, чтобы уже никогда не забыть.

Мне хочется выбежать в коридор и забраться в постель к маме.

Но я заставляю себя успокоиться.

Делаю не меньше пяти глубоких вдохов, чтобы выровнять дыхание. Может быть, даже больше. Один за другим осматриваю все предметы в комнате и поочередно признаю их неопасными. Наконец снова заворачиваюсь в еще теплый кокон между двумя огромными подушками, образующими перевернутую букву «V» в изголовье моей кровати.

Немного успокоившись, я пытаюсь заставить себя подумать о чем-нибудь другом. Например, о неприятном враче, с которым встречалась сегодня утром, или о том, что Джейми флиртует с Энтони. Белые кроссовки, красные сапожки, дурацкие тапочки, черные ботинки, коричневые кеды…

Бац!

Я снова широко распахиваю глаза.

Я пытаюсь потрясти головой. Пытаюсь снова подумать о ботинках. Я даже пытаюсь подумать о других неприятностях, вроде грядущей, скажем так, ситуации, в которую вот-вот попадет Джейми.

Ничего не помогает.

Громко выдохнув, я решаю отпустить мысли на свободу. Приходится признать, что я делаю только хуже, пытаясь запретить себе думать об этом.

В следующий миг я оказываюсь на кладбище.

Теперь я уже дрожу всем телом.

Я на похоронах. По крайней мере, мне так кажется.

Я не могу разглядеть ничего, кроме смутных черных фигур — очевидно, это люди — и серых камней, обступающих их со всех сторон. Запах: его ни с чем не спутаешь. Пахнет свежесрезанной травой. Время? Может быть, половина девятого утра или 3:14 дня. Пасмурно, поэтому я не могу сказать точно:

Я не понимаю, что происходит, но все равно чувствую гнетущую тоску.

И одиночество.

И еще страх.

Может быть, включить свет и приписать пару строк к сегодняшней записке — прямо под размышлениями о «чокнутом», про которого говорила Джейми, и фантазиями о том, зачем он мог дать мне эту чудесную, мягкую, пропахшую мужским ароматом толстовку, все еще лежащую у меня в шкафу? Но я не трогаюсь с места.

Принимая во внимание короткое замыкание у меня в мозгах, не требуется большого ума, чтобы предположить очевидное — это воспоминание вызвано сегодняшней сценой на кладбище. Но знание причины нисколько не смягчает тяжести удара, нанесенного грубой, неоспоримой реальностью.

Я помню будущее.

Я помню будущее и забываю прошлое.

Мои воспоминания — хорошие, плохие и просто скучные — еще не стали событиями.

Поэтому нравится мне это или нет — а мне это совершенно не нравится, — но я буду помнить, как стою на свежесрезанной траве, в толпе одетых в черное людей и в окружении бесконечных рядов надгробий, ровно до тех пор, пока это не случится в реальности.

Я буду помнить похороны до тех пор, пока они не состоятся.

Я буду помнить похороны до тех пор, пока кто-то не умрет.

Я тороплюсь поскорее спрятаться в аудитории для самостоятельной работы.

Быстро переодеваюсь в раздевалке спортзала, чтобы уклониться от простой просьбы Пейдж Томас, что, разумеется, глупо, поскольку я прекрасно знаю, когда именно она обратится ко мне. И это будет не сегодня.

Но я все равно спешу переодеться.

Пропускаю необязательный поход к своему шкафчику возле математических классов и — вуаля! — вот я и на месте.

Раньше всех!

Очевидно, для меня это совсем не характерно, поскольку миссис Мэйсон смотрит на меня как на какую-то пакость, которую ей нужно проглотить.

Я улыбаюсь ей, и она отворачивается в сторону.

Потихоньку начинают подтягиваться остальные ученики.

Я достаю из сумки учебник по началам анализа, тетрадь на пружинке и красный механический карандаш.

Как приятно, что никто не подсаживается за мой стол и я могу расположиться как следует.

Начинаю решать домашнее задание, которое, согласно утренней записке, я почему-то не сделала вчера вечером. Остальные ученики продолжают болтать, торопясь дожевать последние крохи сплетен до того, как прозвенит звонок.

— Вот мы и встретились снова, — произносит невесть откуда взявшийся глубокий мужской голос.

Я уверена, что реплика обращена к кому-то за соседним столом, но зачем-то поднимаю голову.

И со свистом втягиваю в себя воздух.

Потому что парень, который стоит перед моим столом с таким видом, будто собирается сесть рядом, выглядит просто сногсшибательно.

— П-привет? — говорю я таким тоном, чтобы это было больше похоже на вопрос, чем на приветствие.

— Я не знал, что у тебя самостоятельная работа в это время, — продолжает он, небрежно бросая свой рюкзак на ближайший стул и выдвигая из-под стола соседний. Потом садится, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Я его знаю?

— Ну да, — несколько отрывисто отвечаю я, делая вид, будто страшно занята работой.

Может быть, я перепутала аудиторию?

Я обвожу взглядом лица своих одноклассников. Энди Бернстайн. Правильно. Ханна Райт. Все верно.

Завтра среда, сегодня вторник. Точно.

Вторая смена?

Нет, у меня только что была физкультура.

Парень заговаривает снова:

— Потому что после той пожарной тревоги мне пришлось знакомиться со школой, и это съело все время. Но я точно знаю, что вчера тебя тут не было. Где же ты была?

Я постукиваю карандашом по тетрадке. Меня нервирует этот разговор. Прежде чем ответить, я лихорадочно вспоминаю свои записки.

— У врача, — говорю я, не вдаваясь в подробности.

— Ой, извини, — говорит парень, на миг опуская глаза на стол. — Я не хотел лезть в твою жизнь.

Он выглядит смущенным.