агентства по найму актеров, все девушки смертельно боялись. Когда Реджина Риггс рассказала, что видела его в ресторане Куинса, где обычно готовили только мясные блюда, в компании Марго, за одним столиком, в перерыве между двумя представлениями в субботу, они все переполошились, и разговоры об этом из ряда вон выходящем случае в их комнате для одевания не стихали. От этих пересудов Марго становилось не по себе, у нее сосало под ложечкой от их глупого хихиканья и перешептываний.

Реджина Риггс – широколицая девушка из Оклахомы, настоящее имя которой было Куини, танцевала в кордебалете Зигфильда, по-видимому, еще в те дни, когда трамваи по Бродвею таскали лошади, – однажды спускалась по лестнице вместе с Марго после утренней репетиции. Взяв ее доверительно за руку, она сказала:

– Послушай, малышка. Послушай, что я тебе скажу по поводу этого парня. Может, мой совет и пригодится. Ты же прекрасно знаешь, что я здесь прошла сквозь огонь, воду и медные трубы, всех мужиков отлично знаю и не дам ни за одного из них и понюшки табаку. Никогда еще ни одна девушка ничего не получила от этого плута, переспав с ним. Многие пытались. Может, я тоже не исключение. С этим мошенником каши не сваришь, тем более что тело белой женщины в этом городе – самая дешевая вещь на свете… У тебя такой невинный вид, что мне захотелось предостеречь тебя, так сказать, наставить на путь истинный…

У Марго от ее слов глаза полезли на лоб.

– Что это тебе взбрело в голову… Что заставило тебя вообразить, будто я… – Она вдруг стала заикаться, словно робкая ученица.

– Ладно, ладно, малышка, оставим… Думаю, тебе удастся избежать свадебного звона колоколов…

Они обе прыснули. И с тех пор стали хорошими подругами.

Однако никто не узнал, даже Куини, что однажды после продолжительной репетиции одного номера, который нужно было подготовить к понедельнику следующей недели, Марго, сама не отдавая в том себе отчета, вдруг села в родстер Джерри Германа. Он, подъехав к ней, предложил довезти ее до дома, но когда они выехали на Коламбус серкл, спросил, не хочет ли она поехать к нему на его ферму в Коннектикуте, где она сможет по-настоящему отдохнуть. Марго позвонила из аптеки Эгнис и соврала ей, сказав, что все воскресенье им придется репетировать и она останется ночевать на квартире у Куини, которая живет значительно ближе к театру.

Когда они выезжали из города, он все время расспрашивал Марго о ней.

– В вас, маленькая девочка, есть что-то особенное. Кажется, вы что-то от меня утаиваете, говорите далеко не все, – сказал он. – Могу поспорить… Вы храните какую-то тайну…

Всю дорогу Марго морочила ему голову, рассказывала о своей прежней жизни на сахарной плантации на Кубе, о громадном доме ее отца в Гаване, на Ведадо, о кубинской музыке и танцах, о том, как ее отца разорил местный сахарный трест, а ей приходилось одной, совсем еще ребенком, поддерживать семью, когда она принимала участие в рождественских пантомимах в Англии, о своем раннем неудачном браке с испанским аристократом, но вот, слава Богу, теперь вся эта жизнь позади и сегодня она заботится только об одном – о своей работе.

– Ну, такая богатая история жизни заслуживает гораздо большего паблисити, – только и заметил по этому поводу Джерри Герман.

Они подъехали к освещенному фермерскому дому со множеством высоких деревьев вокруг, посидели немного в машине, чуть дрожа от просочившегося в салон холодного тумана из какого-то ручья. В темноте он повернулся к ней, пытаясь заглянуть в лицо.

– А тебе известна легенда о трех обезьянках, дорогая?

– Конечно, известна, – ответила Марго. – Ни в чем не усматривай зла, никогда не слушай зла, никогда не желай зла.

– Совершенно верно, – сказал он.

Тогда она позволила ему поцеловать себя.

Внутри дом оказался очень приятным фермерским особняком. У ревущего камина сидели двое мужчин в клетчатых рубашках лесорубов, рядом – две странные женщины в нарядах из Парижа, с культурным выговором, как на Парк-авеню. Оказалось, что они работают художницами по интерьеру в этом бизнесе. Мужчины были театральными художниками. Джерри сам приготовил на кухне яичницу с ветчиной для всех, и они пили крепкий сидр и веселились, хотя Марго, конечно, не знала, как нужно себя вести в подобной обстановке. Чтобы занять чем-то руки, она сняла со стены гитару и сыграла «Сибоней» и другие кубинские мелодии, которым ее обучил когда-то Тони.

Одна из женщин сказала, что Марго обязательно нужно сделать что-то чисто кубинское, и от такого комплимента у нее занялось сердце. Они легли спать уже на рассвете, когда через плотный туман за окном проникал голубоватый дневной свет. Они хорошо, на сельский манер, позавтракали, много смеялись, шутили, хихикали в своих ночных, пеньюарах. Днем в воскресенье Джерри привез ее в город и высадил на Драйве возле Семьдесят девятой улицы.

Когда она вошла домой, то по лицам Фрэнка и Эгнис сразу заметила, что оба они ужасно чем-то озабочены. Оказывается, Тэд названивал им целый день. Он съездил в театр, и там ему сообщили, что никаких репетиций на сегодняшний день не предусмотрено. Марго язвительно заметила, что она репетировала свой особый номер и что если любой студент колледжа считает себя вправе вмешиваться в ее карьеру, то пусть прежде хорошенько обо всем подумает. На следующий уик-энд, когда Тэд ей позвонил, она отказалась с ним встретиться.

Но неделю спустя, когда она вышла, как обычно, около двух часов из своей комнаты к столу, к большому воскресному обеду, устроенному Эгнис, то увидела Тэда. Он сидел, низко опустив голову, а его руки провинциала болтались между колен. Рядом с ним на стуле лежала зеленая коробка из цветочного магазина, и она сразу догадалась, что в ней лежат розы сорта «Американская красавица».

При виде ее он вскочил.

– Ах, Марго, прошу тебя, не обижайся… Знаешь, без тебя мне так плохо, ничем не могу заняться, все опостылело.

– Я на тебя не обижаюсь, Тэд, – сказала она. – Просто я хочу всем дать понять, что не потерплю ничьего вмешательства в свою личную жизнь и в мою работу.

– Понятно, понятно, – извиняющимся тоном произнес Тэд.

К ним подошла Эгнис, расплывшись в улыбке, поставила розы в вазу с водой.

– Черт возьми, совсем забыл! – воскликнул Тэд, вынимая из кармана коробочку из красной кожи. Он вдруг начал заикаться. – Видишь ли, па-па да-ал мне несколько акций побаловаться, но на про-ошлой неделе я сорв-вал хороший куш и вот куп-пил вот это. Только пообещай мне сперва, что будешь наде-вать его, только когда мы будем выходить с тобой вдвоем.

Это была нитка жемчуга, зерна небольшие, скверно подобранные, но все равно жемчуг есть жемчуг.

– Ну с кем еще я могу выйти в этом ожерелье, ты, остолоп? – От такой невольной грубости она вдруг покраснела. – Жемчуг не искусственный?

Тэд покачал головой. Она бросилась ему на шею, поцеловала.

– Черт возьми, кажется, оно тебе на самом деле нравится, – заговорил быстрее, уже не заикаясь, Тэд. – Знаешь, есть еще кое-что… Папаша разрешил мне взять «Антуанетту», ну, его яхту, знаешь… Можно будет этим летом совершить на ней двухнедельный круиз с гостями по моему выбору. Я приглашаю тебя и миссис Мандевилл. Я бы пригласил еще и мистера Мандевилла, но…

– Чепуха! – резко оборвала его Эгнис. – Я уверена, что ваша компания вполне обойдется и без меня… К тому же я страдаю морской болезнью… Мне всегда было ужасно плохо, когда несчастный Фрэд возил меня на рыбалку.

– Фрэд – это мой отец, – пояснила Марго. – Он всегда обожал побыть на воде… яхты… лодки… в общем, все такое… Думаю, поэтому я такая заправская морячка.

– Потрясающе! – воскликнул Тэд.

В эту минуту в комнату с воскресной прогулки вернулся Фрэнк Мандевилл, в утреннем пальто, с тростью с серебряной ручкой. Эгнис тут же выбежала на кухню, где жарила нашпигованную чесноком телятину с овощами, чтобы вытащить из духовки пирог с земляникой, от которого уже давно носился по комнате теплый соблазнительный запах.