Священник был высокий, молодой и нервный, один из тех мягкотелых джентльменов из центральных графств, которых англиканская церковь посылает в гущу города, и его кадык ходил вверх и вниз, пока он рассказывал о Судном дне, когда тайны всех сердец станут явными.

Задавая вопросы Марти, священник пристально смотрел на него, как будто действительно ожидал искренних ответов:

– Клянешься ли ты любить ее, утешать ее, уважать и охранять в болезни и здравии и, отказавшись от других, вручить себя ей одной до тех пор, пока вы оба живы?

А я думал о Марти и длинной череде его интрижек, неизменно попадавших в воскресные газеты, когда женщины, которых он бросал, обнаруживали, что переспать с ним не означало подняться на первую ступеньку карьеры в шоу-бизнесе.

И я смотрел на Сибхан, стоявшую рядом со своим отцом. Ее бледное ирландское лицо под белым кружевом казалось безмятежным, и, хотя место и время были неподходящие, я не мог не вспомнить о ее слабости к женатым мужчинам и ушлым парням, приковывающим себя к деревьям. Но сегодня все это не играло роли. Все эти бывшие любовницы, распускавшие сплетни о Марти, все жены, задвигавшие Сибхан на второе место, – все это было уже позади.

Оба они, казалось, искупили свои грехи, оба сегодня выглядели обновленными из-за того, что поклялись в любви и преданности (хотя я был абсолютно уверен, что Марти понятия не имел, что такое клятва, как и зачем ее дают). Я испытывал безграничную нежность к ним обоим. Все обиды и разочарования исчезли. Потому что я хотел того же самого. Это было все, чего я хотел: любить и заботиться.

Я оглянулся на прихожан. Сид смотрела на священника из-под полей своей черной шляпы. Головку Пегги я различил с трудом. Пэт поймал мой взгляд и улыбнулся, и я снова подумал: какой же он чудесный ребенок! Я подмигнул ему и вновь обернулся к священнику, говорившему о любви и согласии.

И пока священник задавал свои вопросы, мне пришлось задать несколько вопросов самому себе. Например: могу ли я действительно сыграть положительную роль в жизни Пегги? И действительно ли я думаю, что справлюсь с воспитанием этой маленькой девочки, если точно знаю, что у нас никогда не будет упрощающего все кровного родства? Достанет ли у меня мужества воспитывать чужого ребенка? А Сид? Сможем ли мы удержаться вместе больше, чем на обычные пять, или шесть, или семь лет? Сможем ли мы любить друг друга и заботиться друг о друге до самой смерти? Или один из нас – я почти уверен, что я, – в конце концов, начнет трахаться на стороне, портить все подряд и маяться дурью? Уверен ли я, что наша любовь так сильна, что выживет во вшивом современном мире? Уверен ли я?

– Я уверен, – сказал я вслух, и Марти взглянул на меня как на самого настоящего болвана.

Я постучал серебряной ложечкой по бокалу с шампанским и встал, чтобы произнести речь, как это и полагалось свидетелю.

Когда довольные свадебным обедом и ждущие моральной щекотки родственники, друзья и коллеги по работе уставились на меня, я, в свою очередь, уставился в свои шпаргалки.

По большей части это были шутки, нацарапанные Эймоном Фишем на обратной стороне почтовых открыток. Сейчас они оказались совершенно неуместными.

Я набрал в легкие побольше воздуха и начал:

– Великий мыслитель сказал: «Годы текут, и жизнь кажется прирученной, но потом появляется незнакомец, и имя ему – любовь».

Я сделал многозначительную паузу.

– Платон? Витгенштейн? Декарт? Нет, Нэнси Синатра. И она права, старушка Нэнси. Жизнь кажется такой ручной, такой пустой без этого незнакомца. Честно говоря, теперь, когда я задумываюсь о такой жизни, я понимаю, что она еще ужаснее.

Слушатели не могли понять, что за чушь я несу. Я и сам не понимал. Я потер пульсирующие виски. В горле пересохло. Я глотнул воды, но во рту было по-прежнему сухо.

– Ужаснее, значительно ужаснее… – пробормотал я, стараясь понять, что же я собираюсь сказать. Это было что-то насчет того, как важно для Марти и Сибхан навсегда запомнить, что они чувствовали сегодня. Мол, об этом никогда нельзя забывать.

Я взглянул на Сид в другом конце переполненного зала, надеясь, что она как-нибудь меня приободрит, но она уставилась на свой десерт. Пегги и Пэт бегали вокруг столов. Кто-то кашлянул. Недовольно закричал ребенок. Гости начинали нервничать. Кто-то пошел искать туалет. Я быстро проглядел свои заметки.

– Подождите, у меня есть несколько интересных штук, – сказал я. – Есть фенька о том, что любовь начинается идеалом, а заканчивается под одеялом.

Парочка пьяных дядюшек расхохоталась.

– И еще анекдот про неопытных молодоженов, которые приходят к доктору, чтобы он им показал, что надо делать в брачную ночь…

Подвыпившая тетушка захихикала.

– Доктор оприходовал новобрачную и спрашивает у мужа, есть ли у него какие-нибудь вопросы. А муж отвечает: «Да. Сколько раз и когда нужно ее к вам приводить?»

Публика рассмеялась. Эймон гордо улыбнулся. Но я почувствовал, что открытки выскальзывают из моих дрожащих пальцев. Мне больше не нужны были дешевые анекдоты Эймона. Я все равно не мог ими воспользоваться.

– Но вот что я действительно хочу сказать. Я надеюсь… нет, я знаю, что Сибхан и Марти запомнят главное: жизнь без любви – вовсе не жизнь. Это сказала Нэнси Синатра. И когда ты найдешь любимого человека, ни в коем случае не давай ему ускользнуть. Это сказал я.

Я поднял бокал за Марти и Сибхан. Сид взглянула на меня и снова спряталась под своей шляпой.

– Леди и джентльмены, мальчики и девочки, пожалуйста, наполните бокалы и давайте-ка с вами выпьем за прекрасную пару!

Когда я сошел со своей сцены, Эймон схватил меня за рукав.

– Это было круто, – сказал он. – Но в следующий раз вставь в свою речь пару шуток о женихе, совокупляющемся с овцой.

Только когда заиграла музыка, я осознал, что ни разу не видел, как Сид танцует.

Я понятия не имел, хорошая ли она танцовщица, как ее тезка, или полная бездарность.

Я не знал, станет ли она вращаться и скользить с невероятной грацией или будет просто стоять, смущенно переступая с ноги на ногу и не зная, куда девать руки. Я не знал, танцует ли она, как Сид Шарис или как Сид Джеймс. Но я понимал, что для меня это не важно.

Если бы я увидел, что она танцует неуклюже, или если бы она оказалась прекрасной танцовщицей, у меня одинаково сжалось бы сердце. Я просто хотел с ней танцевать.

Диджей поставил какую-то лихую, но давно забытую мелодию, и в бестолковой эйфории этой старой пластинки было нечто такое, что захватило весь зал.

Марти и Сибхан танцевали какой-то небезопасный джиттербаг, причем лицо жениха отчаянно краснело, когда он пытался оторвать невесту от земли. Эймон прирос к месту и разбрасывал руки в стороны, как будто находился где-нибудь на Ибице, а не в благопристойном Клеркенвелле. Мем танцевала вокруг него, выпячивая грудь и вертя задом, – единственный танец, который она знала, – и выглядело это крайне непристойно.

Джина смеялась и хлопала в ладоши, глядя на Пэта, исполнявшего только что изобретенный танец: за три прыжка поворачивался на триста шестьдесят градусов. Ричард танцевал медленный танец с одной из подружек невесты. Моя мама беседовала со священником.

Был здесь и Гленн, танцевавший с закрытыми глазами и размахивавший руками, как будто находился под кайфом. Неожиданно оказалось, что на этой тусовке такая манера очень кстати, – Гленн танцевал абсолютно так же, как Эймон.

Зачем-то Гленн притащил на праздник и Салли, уже с огромным животом. Она иронически шаркала ногами из стороны в сторону, потому что это была музыка для стариков, от которой они снова чувствовали себя молодыми.

Но Пегги и Сид не было нигде.

Когда Марти поставил Сибхан на пол, чтобы сделать короткую передышку, я потянул ее за руку, стараясь перекричать Джорджа Майкла.