Он снова принялся за борьбу, он дергался и вгрызался зубами в тряпку, он слышал собственные стоны, уносившиеся вдаль и терявшиеся там среди шороха бамбука и далекого звона храмовых колоколов, отбивавших часы. Ему удалось слегка ослабить веревку, так что он мог теперь чуть-чуть шевелить руками и плечами. Акитада вознаградил себя за это коротенькой передышкой, не прекращая между тем попыток пошевелить пальцами и запястьями. Ведь без них он не сможет развязать узел. Но все эти усилия оказались безуспешны — он так и не понял, сможет ли шевелить пальцами, а запястья жгло чудовищной болью. Зато эта физическая борьба не давала воде застыть на теле ледяной коркой, а одна из тряпок даже отвалилась.

Акитада попробовал прикинуть в уме свои возможности. Уже дважды во время своих самых отчаянных попыток растянуть веревку он случайно касался ствола. А вдруг ему удастся еще как-то приблизиться к стволу и перетереть веревку о кору?

С запозданием он вспомнил про бадью, в которой стоял. Он потерял контакт с ногами, когда перестал чувствовать их. Акитада сделал конвульсивный рывок вперед, вызвавший новое растяжение плечевых мышц, и опрокинул бадью. До земли ноги едва доставали, зато лодыжкой он чувствовал бадью. Вот если бы умудриться встать на нее!..

Чтобы поднять ноги, ему пришлось еще раз мучительно подтянуться на руках. Он промазал, только скользнув подошвами по деревяшке. Вгрызаясь зубами в кляп, пленник предпринял новую отчаянную попытку. На этот раз бадья каким-то образом немного передвинулась и прочно установилась в грязи под ним. Теперь он стоял на ногах, покачиваясь и рискуя соскользнуть с ее выпуклого донышка.

Благодаря этому достижению Акитада теперь смог поднести поближе к глазам свои руки, но тут же убедился, что такого прочного узла ему не развязать даже со свободными руками, которые теперь больше не походили на человеческие. О возможной потере рук он постарался не думать.

Вместо этого Акитада принялся соображать, как отделаться от веревки другим путем. Может, попробовать, откинувшись назад, прислониться спиной к стволу? Если не получится, он тогда снова попробует с бадьей. Он старался не думать о предстоящей боли и подался назад. Вот оно, дерево! Он коснулся ствола! Очень осторожно Акитада прислонился к нему спиной, чувствуя ею острую кору, теперь на нее перевалилась часть веса. Зато веревка опять сильно натянулась, она причиняла ему все новые и новые муки по мере того, как он пытался водить руками вверх и вниз в надежде перетереть свои путы.

Бадья под ногами раскачивалась, но он упорствовал, теперь уже плотно вдавив ее в грязь. Тряпка на лице сдвинулась в сторону, и Акитада жадно глотнул чистого воздуха, устремив взор к звездам. Облегчение пришло к нему вместе со слезами, которых он не мог остановить.

Он продолжал перетирать веревку, и эти движения превратились в автоматические, а боль стала фактом самого существования, доказательством того, что он еще жив. Он даже не почувствовал, как острая кора резанула по коже.

А потом веревка распалась, и он свалился наземь.

Акитада упал тяжело, совершенно не готовый к освобождению, и какое-то время лежал, ошеломленный, неспособный подумать о дальнейших действиях. Он лежал и видел над собой громаду дерева — его толстый ствол и ветви на фоне ночной синевы, усыпанной искорками звезд.

Потом Акитада наконец перекатился на бок и опустил руки, прижав их к груди. Это движение само по себе оказалось чудовищно болезненным, тогда он сделал передышку и снова попробовал пошевелить пальцами. Веревка, видимо, отвалилась полностью, потому что его запястья, черные от крови, были совершенно свободны. Акитада попытался согреть руки о живот и вскоре понял, что они двигаются. Слава Богу!

Теперь надо было подумать, как избавиться от кляпа. Он поднес руки к лицу, но в пальцах не было сил ухватиться за ткань, тогда он принялся тереться затылком и щекой о землю. Благодаря торчавшему из земли корню тряпку удалось чуть сдвинуть, и уже тогда Акитада смог вытолкнуть ее наружу языком.

Его вырвало, но тут же значительно полегчало, и он хотя с трудом, но сел. Полоска ткани с привязанным к ней кляпом оказалась замотанной вокруг головы и закрывала один глаз. Акитада пошевелил ее, сдернул и огляделся по сторонам. Дерево, как выяснилось, стояло посреди бамбуковых зарослей. Небо к тому времени заметно посветлело, звезды стали блекнуть. Скоро рассвет! Сколько же времени прошло? Ноами сказал, что вернется через час. Акитада мог сейчас закричать, позвать на помощь, но вдруг на крик прибежит лишь его мучитель? Разве сможет он справиться с ним, находясь в таком плачевном состоянии? Ноги его были связаны в лодыжках, развязать такой узел изуродованными беспомощными руками он не мог. Да к тому же ужасно дрожали колени — едва только попытавшись встать, он тут же упал.

Нет, надо ползти, притаиться где-нибудь в саду, там отлежаться и отдышаться, может быть, развязать ноги.

И Акитада пополз, извиваясь как змея или червяк, а совсем не как двуногое или четвероногое существо. Он забирался все дальше и дальше в бамбуковые заросли, пока не уперся в стену ограды. Там он сел, прислонившись к ней спиной, и стал отдыхать.

Вокруг все было тихо. Немного погодя Акитада снова начал разрабатывать руки. Обледеневшая кожа ничего не чувствовала, тогда он засунул пальцы в рот, чтобы согреть. Вынув их изо рта, он увидел в пробивающемся утреннем свете, как они один за другим неохотно зашевелились. Было в этом зрелище что- то зловещее, потому что он еще не чувствовал пальцев, а только видел, как они двигаются, словно дохлые рыбешки в черной воде. Акитада упражнял пальцы снова и снова, периодически согревая их во рту.

Наконец он ощутил в большом пальце одной руки слабое жжение. Постепенно оно переросло в неприятное покалывание, но это так приободрило его, что он принялся с новой силой разрабатывать пальцы, параллельно еще потихоньку растягивая руки и плечи.

Он как раз взялся обследовать путы на лодыжках, когда услышал вдалеке крик.

Ноами! Обнаружил бегство своего пленника!

Акитада беспомощно обмяк, когда начался треск в бамбуковых зарослях. Как быстро! Ведь он еще даже не успел встать на ноги. Даже не прошел еще и нескольких шагов, не говоря уже о каком-то там бегстве. А между тем треск все приближался, усиливаемый предрассветной тишиной. Ну да, за ним же тянулся след, по которому и шел Ноами!

Каким бы безнадежным и бессмысленным это ни казалось, Акитада все же принялся лихорадочно развязывать узел на ногах. Полуживые пальцы не слушались, из-под ногтей засочилась кровь. Узел был мокрый, наполовину промерзший, острые кусочки льда резали кожу. Нет, все без толку! Тогда, оглядевшись по сторонам, он увидел камень размером с головку младенца. Он пополз к камню и попытался его схватить. Но вконец ослабшие руки не могли удержать даже такой не тяжелый предмет. Тогда Акитада просунул ладони плашмя под камень и все-таки сгреб его. Прижав его к голому животу, он кое-как добрался до стены, сел, прислонившись к ней спиной, и стал ждать Ноами.

Придя в себя, Тора первым делом решил, что все-таки рухнул с высоты в проклятой пагоде. Но шелест листвы потихоньку пробивался через туман в гудящей от боли голове, и, перекатившись на спину, он увидел ночное небо. Над стеной какого-то сада возвышалась бамбуковая листва, шелестевшая при каждом дуновении ветерка. Он сел и ощупал голову. Звезды в небе заскакали в дикой пляске, а стена извивалась как змея. Ему пришлось несколько раз сильно зажмуриться, прежде чем мир вернулся в свое обычное незыблемое состояние.

Тогда сразу же вернулась и память. Бамбуковая роща. Маньяк. И кто-то, напавший на него сзади. Он ощупал пояс на предмет хранившихся там монет — те были на месте. Слава Богу, этот ублюдок хотя бы не забрал у него последние деньги! Больше похоже на чудо. Потом Тора припомнил низенькую фигуру в капюшоне, вывернувшуюся у него из рук у калитки.

Боль в голове возобновилась. Затвердевший земляной ком, о который он треснулся башкой при падении, раскололся надвое. Спина ныла. Значит, удар ему нанес коротышка в капюшоне. Не тот ли самый