встречены равнодушием.

Со вторым седоком в седле Акитада ехал медленнее остальных, поэтому оказался в конце кавалькады. А между тем Харада постепенно успокоился и принялся рассказывать о своей жизни. Потеря семьи потрясла его настолько, что он утратил интерес к жизни и находил одно лишь утешение в беспробудном пьянстве.

— И давно вы работаете у Ясабуро? — спросил Акитада.

— Почти год.

— Стало быть, вам мало известно о представлениях, которые у них принято было устраивать?

— Да уж, немного. Я посмотрел как-то раз одно, да с тех пор больше охоты нет видеть, как они дурачатся.

— Значит, вы не принимали участия в семейных трапезах?

Харада обернулся через плечо.

— Что?! Я? Да никогда! Даже если б предложили, не согласился бы. Я работаю в садовом домике, а сплю в конюшне.

Другого Акитада и не ожидал, видя, как неразлучен Харада со своим стеганым одеялом.

К тому времени, когда они достигли столицы, Харада все еще продолжал изливать душу, но теперь по поводу своей работы. Ясабуро сдавал бедным крестьянам земельные наделы в обмен на урожай риса, который он обменивал на серебро или вкладывал в покупку новых земельных угодий. В задачу Харады входило собирать ренту и содержать счета в таком виде, чтобы ежегодные наезды налоговых сборщиков обходились хозяину наименьшим количеством потерь. О незаконных действиях он, конечно, умалчивал, но о них можно было догадаться по его тону. Сам он такого положения дел не одобрял, но выбора у него не было, поэтому приходилось мириться со столь непривлекательной участью, как служба у Ясабуро. К тому же, как он особо отметил, благодаря такой работе у него находилось время на чтение и сочинения и на периодические поездки в столицу.

Передернувшись от холода, он вздохнул.

— Наверное, не надо было мне устраивать эту ужасную скачку из преданности человеку, к которому я не питаю ни малейшего уважения.

Еще задолго до того, как они добрались до западной тюрьмы. Харада начал все больше и больше обмякать в седле и к тому времени, когда они прибыли к месту, уже крепко спал.

— Поместим его в какую-нибудь камеру, — сказал Кобэ, увидев, как они плетутся по тюремному двору — Харада, уткнувшийся носом в шею лошади, и Акитада, сосредоточенно пытающийся удержать старика в седле.

— По-моему, у него жар, так что в камеру ему нельзя, — сказал Акитада. — Ведь нельзя же допустить, чтобы старик умер в тюрьме из-за того, что натворил Ясабуро. Если вы не возражаете, я заберу его к себе домой, и Сэймэй позаботится о нем. К тому же у меня есть ощущение, что он, сам того не ведая, кое-что знает об этих убийствах.

Сабуро открыл ворота и помог Акитаде снять с седла бесчувственного Хараду. Уже стоя на дрожащих ногах, он пробормотал:

— Прошу прощения, должно быть, хлебнул лишнего. Голова что-то трещит. — С этими словами он покачнулся и чуть не упал, но Акитада поймал его и взвалил на себя. Весил Харада мало, даже вместе со своим одеялом.

— Сходи за Сэймэем и пригласи его в мою комнату, — сказал Акитада старому Сабуро и потащил Хараду в дом.

Он уложил его в своем кабинете. Харада открыл глаза и, моргая, уставился на него.

— Что это?.. Где я?

— Не волнуйтесь. Мой секретарь знает толк в целебных травах, и жена моя тоже. Они вмиг поставят вас на ноги.

— Какой вы добрый, — пробормотал Харада, глядя на Акитаду с беспокойством. — Э-э… А кто вы? Я что-то подзабыл.

— Сугавара. Вы находитесь в моем доме. Мне показалось, вы были не совсем здоровы, вот я и привез вас сюда.

Харада недоуменно хмыкнул и разразился продолжительным сухим кашлем, сотрясавшим все его нутро. Дверь открылась, и вошел Сэймэй.

— Вот тебе еще один пациент, — сказал Акитада. — Это профессор Харада. Он служил управляющим у тестя Нагаоки Ясабуро, арестованного теперь за убийство Нагаоки. Наш гость проходит по делу свидетелем. А сюда я его привез, потому что он очень болен.

Сэймэй сразу же переключился на больного. Приветствовав Хараду поклоном, он опустился на колени и внимательно заглянул ему в лицо. Харада таращился на него в ответ. Сэймэй еще раз поклонился и пощупал Хараде лоб.

— Жар сжигает ваши жизненные силы, господин, поэтому вам немедленно нужно в постель, — сообщил он больному старику, потом повернулся к Акитаде: — Может, отвести профессора Хараду в комнату госпожи Акико?

— Да. И посмотри, что можно для него сделать. Харада лежал с закрытыми глазами — то ли спал, то ли лишился чувств. Акитада отвел Сэймэя в сторонку и вкратце обрисовал ему историю злоключений Харады, в конце прибавив:

— На его долю выпало страданий больше, чем под силу вынести одному человеку. Такого никто не заслуживает.

Сэймэй сочувственно покачал головой, однако заметил:

— Нам неизвестно, господин, чего он заслуживает, потому что мы не знаем, в чем он провинился в предыдущей жизни. — Сэймэй свято верил в карму как в высшее определение жизненного пути, в наказание за прегрешения и в воздаяние за добродетели в последующих жизнях.

— Ну а как Тора? — поинтересовался Акитада. Сэймэй улыбнулся:

— Гораздо лучше, хотя, конечно, ни за что не признается в этом в присутствии дам.

— Дам?

— О да. Его каждый день навещают.

Акитада снова сгреб в охапку больного старика и отнес его в другое крыло дома, где пустовала бывшая комната Акико. Там Сэймэй достал из сундука постель и расстелил ее. Вдвоем они раздели Хараду и укрыли его одеялами.

В комнатушке, которую Тора делил с Гэнбой, было полно народу. Тора, укрытый одеялами, возлежал, опершись на подлокотник, на циновке посередине. Рядом с ним на перевернутом бочонке, поверх которого кто-то заботливо положил одну из подушек из комнаты Акитады, царственно восседала госпожа Вишневый Цвет. По-видимому, она отказалась сидеть на полу, как все остальные. У нее за спиной приютилась ее служанка, прятавшая исполосованное шрамами лицо за складками веера, а по другую сторону от Торы сидела на коленях очень миловидная девушка со сверкающими глазами. Оставшееся пространство комнатушки занимала глыба Гэнбиного тела. Все они при виде Акитады заулыбались и раскланялись.

— Ну? — Акитада обвел взглядом всю компанию. — Надеюсь, что застал вас всех в добром здравии. Особенно тебя, Тора.

— В самом что ни на есть добром, — отозвался Тора с видом измученного болями страдальца. — Вот гости не дают унывать, а по ночам-то плоховато, каждое движение вызывает боль.

Миловидная девушка взяла его руку и, погладив ее, нежно проговорила:

— Мой бедный Тигр!..

«Вот хитрец!» — подумал Акитада и тоже сел. С самым что ни на есть серьезным лицом он обратился к