булок. Она из любопытства побрела за ним. Когда же человек вышел из селения и двинулся по дороге, ведущей в горы, старушка поспешила рассказать о своих подозрениях милисиано, дежурившему у гаража на окраине селения. Милисиано предупредил товарищей, оставил пост и последовал за неизвестным. Окликнул, но тот ускорил шаг, а затем побежал. Еще несколько секунд — и он бы скрылся за скалой, где в разные стороны уходили в горы сразу четыре тропы. Милисиано повторил свое требование и вскинул винтовку. Он хотел ранить беглеца, но пуля угодила тому в затылок. В мешке, который потом подняли со дна ущелья, кроме хлеба, ничего не было. В карманах убитого нашли деньги и складной нож, под рубахой — пистолет «ТТ». При тщательном осмотре тела под ногтем мизинца левой руки вместе с грязью и следами синтетического волокна, скорее всего из меха спального мешка, было обнаружено раздавленное яйцо бабочки огневки.

Из центра полковник Родригес сообщил, что радист группы диверсантов довольно часто и не в определенные сеансы, а в любое время, но из разных мест Сьерры-Маэстры, выходит в эфир. Короткие депеши, прочесть которые, к сожалению, не удавалось, еще раз подтверждали, что диверсанты, распространив яйца огневки, по-прежнему отсиживаются в горах и ждут новое задание. Две канонерки, чтобы задержать группу в случае ее бегства, круглосуточно курсируют в проливе Колумба между мысом Крус и Сантьяго-де-Куба.

Рамиро едва дождался воскресенья. В пятницу с утра он уже был вместе с Павоном в Пилоне. Порознь они осмотрели место, где находилась могила отца Гуинче. Она была полностью скрыта от постороннего взгляда, тем более ночью. Начальник местного отделения предложил установить микрофон у могилы, чтобы майор и оперативники на расстоянии знали, как развиваются события. Однако Рамиро воспротивился, и майор Павон с ним согласился, Микрофон в таком тонком деле мог бы только помешать. Решили поместить его в двадцати шагах от могилы основателя Пилона.

Аллея просматривалась с холма, возвышавшегося метрах в трехстах от ворот кладбища. Там обоснуется Павон с рацией и ночным биноклем. Тропа, по которой Гуинче может уйти в горы, на ближних и дальних подступах будет тщательно блокирована. Бойцы тогда выдвинутся из укрытия наперехват и станут действовать только по радиоприказу майора Павона.

Если Рамиро появится на аллее с зажженной сигаретой, то следует подождать, что он скажет, остановившись у могилы основателя Пилона. Отсутствие сигареты будет означать, что Гуинче необходимо брать силой.

Ближе к вечеру Рамиро зашел к падре Селестино, передал ему привет от Педро Родригеса, новые журналы, свежие столичные газеты и коробку шоколадных конфет. Некогда падре любил закусывать ими яичный ликер на роме. В поведении священника не было ничего подозрительного. Рамиро сказал, что попытается увидеть Гуинче, и ушел.

Церковь и ее связь с внешним миром, включат телефонную, контролировались, и, когда Рамиро приблизился к воротам кладбища, мимо проехал на велосипеде парень в красной рубахе — это означало, что падре Селестино за последнюю четверть часа не предпринимал никаких действий.

На одном из столбов, некогда державших чугунные створки ворот, висел щит рекламы: «Самый сочный! Кубинский грейпфрут содержит мало калорий, зато богат витамином С. В силу благоприятных климатических условий страны половину веса кубинского грейпфрута составляет сок. Экспортер Кубафрутас».

«Кого угораздило вывесить здесь, в Пилоне, да еще на воротах кладбища, никому не нужную, хотя и красивую рекламу?» — подумал Рамиро и решительно вошел.

Солнце касалось своим быстро темневшим краем острых горных вершин.

Гуинче появился неслышно, как тень. Положил у подножия креста белые цветы марипосы с желтыми усиками, словно у бабочки, перекрестился, обошел могилу и встал так, как если бы отец лежал на постели и Гуинче видел бы его лицо. Скрестил руки на груди и замер.

Послышался шорох, его рука метнулась к поясу, но незнакомый властный голос опередил:

— Спокойно, Гуинче! — Рамиро приставил дуло пистолета под лопатку Гуинче. — Достань, что хотел, но не дури! Достань! Вот так! Теперь швырни в сторону. Ну!

Гуинче подчинился лишь после того, как Рамиро сильнее надавил дулом в спину. Браунинг глухо стукнулся о землю. Рамиро сделал два шага назад, опустил оружие.

— Обернись, Гуинче!

Не сразу Гуинче повернулся, а когда стал спиной к могиле отца, часто заморгал. Голос не повиновался.

— «Гуахиро»! Ты? — выдавил с трудом.

— Я!

— Что происходит? Откуда ты?

— Не из могилы, ясно. Знаю, что тебе плохо, чуешь конец. Вот и пришел. — Рамиро передвинул собачку предохранителя на своем пистолете и бросил его. Он упал на траву в метре от браунинга Гуинче.

— Эй! Что происходит? — Голос Гуинче стал прежним. — Ты что, мне друг?

— Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.

— Чего ты вдруг оказался здесь? — Рамиро тянул время.

— Отец у меня тут лежит. А я его не знал.

— Бывает. Кровь зовет?

— Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.

— Как это?

Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.

И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.

…Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля «Капе- Крус». Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. «Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!»

Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.

«Он мертв, но она… Пусть она держит ответ!» — пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:

«Я вас предупреждала, негодяй!» «Это я!» — еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель — вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. «Дева Мария, — шептала она, — святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!..» Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: «Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!» Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. «Читай! Читай, о, боже!» — и потеряла сознание.

— Я родился восемь месяцев спустя, но уже в Гаване, куда мать переехала к своей сестре. Мать и сейчас жива, С первого же заработка я два года копил каждое сентаво на памятник и на дорогу в Пилон.