настолько промокла, что мне уже все равно.

Дончо чрезвычайно внимательный, ласковый и добрый. Когда увидел меня мокрой, пожелтевшей и в лихорадке, у него даже слезы выступили на глазах. Сказал, что я для него единственная на всю жизнь и самое дорогое существо на всем свете.

Расхворалась я вопреки собственной теории, согласно которой если человек собран, то никогда не простудится. Может быть, заболела потому, что здесь слишком большая влажность, а может, из-за того, что частенько потная сижу на ветру или купаюсь. Возможно, болезнь началась еще раньше, когда полили дожди, но я боролась с ней и только внешне выглядела здоровой. Во всяком случае, теперь-то она меня свалила окончательно.

Дождь не перестает уже около четырех часов. Джу в горячке. Ее трясет. Температура держится высокая.

Я взял на себя и ее вахту и дежурю по 8 часов. Промок до нитки. Решили лечь в дрейф. Никогда этого не делали, но сейчас нет иного выхода. Лучше добраться до цели на неделю позже, чем выбиться из сил. Волны небольшие, и лодка не должна опрокинуться. «Джу» сразу же повернулась бортом к волне, однако ее не заливает.

Все по-прежнему. Идет дождь. Дончо по 12 часов на вахте. Готовит мне пищу, кипятит чай. Я лежу. Не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сильно ослабла. Конечно, это не лечение, а скорее изгнание злых духов. Но думаю, что и это помогает. Теперь глотаю тетрациклин.

Должна выздороветь, встать. Больше, чем когда-либо, мне нужно быть сейчас здоровой.

Не знаю, как проходит день. Засыпаю, пробуждаюсь, снова погружаюсь в забытье. Пытаюсь улыбнуться Дончо.

17 марта вышли из Кальяо. Сегодня 17 апреля. Как же там беспокоятся о нас! Ведь не подаем о себе никаких вестей!

Всю ночь шел проливной дождь. Джу не в состоянии даже шевельнуться. Всюду сыро. Рубка протекает. Одеяла мокрые, я тоже промок до костей. Вскипятил чай. Сегодня Джу пусть лежит. Ее вахту возьму на себя.

С 7 утра до 19 вечера не выпускаю из рук румпель. Каждый час по 30–40 минут идет дождь, потом перестает. Как будто специально рассчитывает, чтобы я все время был мокрый. Джу по-прежнему в постели. Голова у нее болит зверски. Чувствует себя виноватой. Боится, что я переутомлюсь. По глазам вижу, как ей хочется хоть чем-нибудь помочь мне. Я вынужден нести двойную вахту. Спешим, торопимся. Нельзя терять время. Если болезнь Джу осложнится, то каждый потерянный час может оказаться роковым. Нет никакой возможности дать сигнал бедствия. Снова принимаю пессимистический вариант. Конечно, шансы на выздоровление большие, но могут быть и осложнения после болезни. Джу крайне переутомлена и совсем обессилела. До сего времени я ни разу не позволил себе идти на неоправданный риск, когда надеешься лишь на счастливую звезду. Во мне все бунтует против подобной безответственности. Вполне достаточно и того большого и неизбежного риска, который мы приняли на свои плечи уже тем, что находимся в открытом океане на простой спасательной лодке.

Вход в рубку плотно закрыт, иначе туда захлестывает дождь. Лодку заливает волной. Чувствую себя отдаленным от Джу, и это раздражает. Время от времени мчусь в рубку, чтобы взглянуть на Джу и ободрить ее. Но должен сразу же возвращаться к рулевому управлению, так как сама лодка не держится на курсе и быстро входит в «поворот».

Обеды и завтраки готовлю обильные. Использую все резервы наших скудных запасов. Стараюсь приготовить что-нибудь повкуснее. Джу совсем ослабела, и нужно поддержать ее силы. Кормлю ее, словно грудного ребенка.

Океан кишит рыбой. Огромные стаи птиц атакуют его, очищая от рыбы верхний слой. Снизу косяки преследуют корифены. Несчастная мелкая рыбешка! Всюду ее подстерегает гибель. Надеюсь, что вместе с изобилием рыбы появятся и рыболовные суда. Заметят ли нас? Все время об этом думаю. Ну хорошо, появится судно, нас заметят. А чем смогут помочь? Продукты мы не возьмем. Мачту и паруса дать нам не смогут. Лекарства у нас есть. Что же остается? Ничего, кроме толики теплого человеческого участия и возможности послать в Болгарию вести о себе. Сообщим: «Все о'кей. Целуем Яну».

Все «о'кей», но в эту экспедицию нам явно не везет. Чтобы скрасить золотую вереницу неудач, хорошо бы встретить судно, покинутое экипажем. Глупости! Да, но это единственный шанс найти настоящую мачту в центре Великого океана. По морским законам такое судно становится нашей собственностью. Первое, что мы бы на нем взяли, – это желанная мачта. И взяли бы без всякого стеснения. Ну а если экипаж покинул судно на спасательных шлюпках?

Я рассказал Джу про свою мечту о «благодетельном» Летучем Голландце, и мы долго смеялись. Впервые за несколько последних дней я увидел ее лицо, озаренное улыбкой. Я уже соскучился по маленьким радостям, по смеху. Смех в океане – не в ущерб делу. На суше он может принести вам кучу неприятностей. Если ты вечно весел, посчитают человеком несерьезным. Многие любят, чтобы воочию было видно, что ты действительно работаешь. И если ты обдумываешь, решаешь нелегкую проблему, то это должно быть написано на твоем лице. Пусть все видят, как ты мучаешься, стараешься. Никто не поверит, что ты и в самом деле изобретаешь формулы, если будешь заливаться при этом смехом. В тысячи раз больше ценятся видимое усилие и старание. Человеку, который работает легко, труднее сделать карьеру, подняться по служебной лестнице. Больше того, такая легкость обижает неспособных, бесталанных. Еще бы! Они мучаются, пыхтят, жалуются, а тут, извольте, выполняется та же работа, но с радостью, с улыбкой, причем нередко во много крат быстрее.

Все мои думы о Яне. Моя дорогая Улыбушка. К сентябрю мы будем в Болгарии. Еще целых четыре с половиной месяца.

Из головы не выходят мысли о маме, Бебе, друзьях, об их проблемах. Беспокоюсь о том, как идут дела у знакомых, избавились ли они от мучивших их неприятностей. Припоминаются мельчайшие подробности, на которые в Софии не обратил бы внимание.

Не повезло нам с погодой. Льет нескончаемый дождь.

Устал. Десятый час на вахте. Остается еще три, и тогда растянусь на койке. Приятное ощущение – лежать неподвижно, расслабив мышцы рук и ног. Раздражает и утомляет непрерывное сидение у румпеля – по 18 часов в сутки. Когда я не столь устаю, то готов бегать, плавать. А сейчас все тело ноет, и я мечтаю лишь о покое, об отдыхе в постели.

Тридцать три дня мы не видели берега. 33 – любимая цифра. Число, по Библии, особое: в 33 года Христос вернулся из пустыни. В 33 года умер Александр Македонский. В 33 года Наполеон стал императором. Самые красивые женщины – в 33 года и т. д.

Спал идеально, хотя дождь, подлец, проникал и через люк и несколько раз будил меня. Мы уже и не прячемся от него: давно даже одеяла стали мокрыми, хоть выжимай.

Волны средней величины. «Джу» держится прекрасно. В дрейфе, без плавучего якоря, лодка становится почти кормой к ветру. До сих пор я не почувствовал от якоря какой-либо пользы. Наш в прекрасном состоянии, можно даже сказать, этот экземпляр один из лучших, какие я только видел. Но и он не действует. Джу продолжает болеть. Лихорадка и головные боли усиливаются. Она очень похудела. И взгляд виноватый. Глаза стали большими и очень выразительными, жаждущими любви и ласки. Как мне хочется, чтобы был болен я, а не она. Смешное желание. Такую же отзывчивость давно замечаю и у нее. По крайней мере десятки раз она предлагала мне, глядя на мою лысину:

– Я бы с огромным удовольствием отдала тебе часть своей косы.

А коса у нее действительно самая роскошная из всех, какие приходилось видеть. Пышная. Густая. Золотистая. Я окрестил ее «ковром».

Но даже и ее «ковер» потускнел от морской соли и влаги.

Уже несколько дней я не определял координаты. Плотные свинцовые тучи плывут низко над водой. Серый океан. Ветер. И ничего более.

Неожиданно у самой лодки из воды взметнулись штук 30–40 корифен. Взлетели метра на три и плюхнулись опять в воду. Звук совершенно незнакомый, я даже вздрогнул. Симпатичная рыба. У нее свой собственный метод охоты. Прямой и открытый. И буйный. Другие рыбы медлительнее, более неуклюжи.