опять блеснули зубы.
— Вспомнили? Конах, из маленького отряда, который вы и господин Никамура вели через всю тайгу.
Зачем он говорит о прошлом? Конах, Конах… Да, конечно, он успел тогда вскочить на судно, ускользнул от пограничников. Господи боже, зачем он встретился!..
— Вы, кажется, не рады, Кин? — сказал Конах, подчеркнуто называя его старым именем. — А я вас увидел еще неделю назад и, конечно, сразу узнал. Осторожности ради не являлся пред ваши очи. Руку, Белый Кин!
Он протянул руку. Скалов осторожно пожал ее. Прошлое… Впрочем, черт с ним, с прошлым! Через несколько часов отойдет пароход и не очень приятное знакомство оборвется.
— Нет, почему же… Я рад встретиться с вами, Конах. Как вы живете? Где? Чем занимаетесь?
— Так все сразу… Если вы хотите узнать, вам придется отложить поездку.
Скалов вздрогнул. И о поездке знает. Как можно спокойнее он ответил:
— Поездку я не отложу. Решил — значит, еду.
— А если я прикажу отложить?
— Вы — мне?
— Я — вам. Что в этом удивительного?
— У меня хозяев нет, Конах. Сам себе хозяин.
— Ошибаетесь, Белый Кин. У вас все еще есть хозяин.
— Кто же это? — Голос Скалова звучал насмешливо.
— Джон Никамура.
Скалов не ответил. Они тихо шли по направлению к порту.
— Он здесь?
— Пока еще нет. Но он поручил свои дела мне.
— Чем докажете?
— Вот… — Конах поднес руку к лицу Скалова.
На безымянном пальце Скалов увидел золотое кольцо-печатку с красным камнем в центре.
— Так, — сказал потрясенный Скалов. — Так, — повторил он еще раз. — Это кольцо я знаю. Ничего не поделаешь.
На другой день Акинфий Робертович Скалов вернулся к своим ольским хозяевам и сказал, что остается. Он сам пошел к строгому молодому милиционеру.
— Хочу прописаться, — сказал он.
— Уговорили, значит? Это правильно, старина. Все сюда едут, а вы отсюда, — непорядок. Как будете прописываться, постоянно или временно? Постоянно? Хорошо, сделаем постоянно.
Житель поселка Ола Акинфий Робертович Скалов, знаток тайги и проводник, нашел бухгалтера Конаха в одном из управлений нового треста. Бородатый, неузнаваемо изменившийся Конах сидел за столом в очках и сосредоточенно громыхал арифмометром.
Скалов дождался конца работы, они вместе вышли и долго скрипели сапогами по дороге на сопку Марчекан. Усевшись на камни, так что им было хорошо видно вокруг, Конах сказал:
— Никамуры больше не будет, Кин. Обстановка не такая, чтобы работать открыто. Вы сами видите: военизированная организация, проверки, паспортный режим… Будет скромный советский работник с другой фамилией, но с лицом, характером и волей Джона Никамуры. Узнаете — не подавайте виду. Цель наша остается прежней: золото. В первую очередь — добывать карты с указанием всех открытых месторождений. Они очень нужны. Вряд ли новому тресту удастся наладить широкую добычу металла. Народу у них много, но этот народ надо кормить. Объем перевозок все время увеличивается, потребность растет. Мы вмешаемся. Если возникнут перебои, посмотрите тогда, какой тарарам поднимется по всей тайге. Они побегут, как крысы с тонущего корабля.
Скалов спокойно выслушал его. Он вдруг ощутил душевный покой. Значит, ничего за эти годы не изменилось. И о нем не забыли. Ему давно подготовили роль. Ну что ж, дело есть дело. Хоть какая-то цель. Между берегов болтаться долго нельзя. Либо к одному, либо к другому. Он не откажется от нового дела. О, люди дорого заплатят ему за те самые шесть кило семьсот граммов!
— Поступайте на работу в трест. Водите по тайге поисковые группы. Собирайте данные о приисках. Изредка мы будем встречаться. Вот на первый раз и все, пожалуй.
— Джон Никамура потерял тогда золото?
— Да, потерял. Он тяжело перенес эту утрату. Вы не узнаете теперь Никамуру. Он злой, как павиан, осторожный, как тигр, и хитрый, как северная лиса. Он взыщет свое сполна, вот увидите.
От Конаха Акинфий Робертович шел спокойным шагом человека, знающего, зачем он живет на земле.
С этого часа на Дальнем Севере опять появился Белый Кин,
Часть третья
ЗА ЛИНИЕЙ ГАБЕРЛАНДТА
Сезон кончался.
Прошло быстротечное лето сорокового года, незаметно подступили сперва утренние заморозки, потом дневные, по ночам землю припорашивало легким инеем — разведкой зимы, сильно уменьшился день. Словом, все приметы осени оказались налицо.
Мы убрали урожай, и тогда стало возможным говорить о долгожданном отпуске. Для северян отпуск означает поездку «на материк», в центр России, на родину. У кого не забьется сердце от этих слов, много означающих и с колыбели любимых!
Вскоре из треста пришло разрешение, и темп жизни у меня сам собой ускорился. Тут и подгонка текущих дел, и наставление помощникам, тут и сборы, которые, как обычно, выявляют множество прорех в холостяцком житье-бытье.
Но вот сборы окончены, все улажено, я вытер пот, оглядел свою квартиру, вздохнул и пошел к директору прощаться.
Иван Иванович встретил меня у входа в дом и пропустил вперед. Когда мы разделись, он критически осмотрел меня, ткнул коротким пальцем в живот, сказал:
— Ты вроде поправился. Не распускай это дело. А то будешь, как я, что вверх, что вширь…
И тут же потащил к столу, на котором находилось как раз все, отчего растет «это дело». Мы сели за прощальный обед, поговорили о том о сем, воздали должное закускам.
— Найди, парень, Зотова, — сказал вдруг Шустов очень решительно. — Ему теперь сколько? Двадцать два, так? Самостоятельный человек. Если в отца пошел… Хорошо бы сюда его затащить, на север.
— Постараюсь разыскать, — ответил я и, выслушав еще ряд наставлений, без которых не обходится ни один добрый человек или родственник, встал из-за стола.
Мы обнялись, поцеловались.
— Ни пуха тебе, ни пера. Будь на высоте, — сказал Шустов растроганно. — Как ни крути, туда и обратно двадцать тысяч километров, половина шарика по экватору. Ну, давай.
