здесь поговорим?

— Чай никто не откажется. Давай будем пить, тогда и поговорим. Пошли в дом, гостями будете.

Они проговорили до утра, вернее, часов до трех. Брызнув нестерпимым светом, выкатилось солнце. Мрачный полуостров засиял яркой зеленью, под обрывом сопок рассыпался белыми гривками прибой, от моря потянуло свежестью, соленым простором. Заиграли над водой чайки.

Медов сказал Новоградскому:

— А может, и Скалов пойдет с нами? Поговори.

— Я сегодня встречусь с ним. Но ты готовься.

От корабля к берегу отвалили сразу три шлюпки. Началась разгрузка переполненных трюмов.

Около двух месяцев назад Белый Кин вышел из тайги за огородами поселка и, обессиленный, полумертвый, лег на холодную землю, не в силах сдвинуться с места.

Бесконечная вереница дней прошла с того злополучного вечера, когда Кин, преследуемый пограничниками, стал продираться сквозь кусты стланика и березки в тайгу, унося свою жизнь и свое богатство подальше от этого несчастного берега.

Вгорячах он не подумал ни о ружье, оставленном в избушке, ни о вещевом мешке с продуктами. На нем был тяжелый пояс и еще более тяжелый мешок с золотым песком — все, что Скалов хотел увезти с собой за океан, — его надежда, его спокойное будущее, его деньги.

Пробежав верст десять, Кин свалился на мох и долго лежал без движения. Отдохнув и убедившись, что погони нет, он обрел способность рассуждать, и уже через полчаса принял решение пробираться самостоятельно через Камчатку и Чукотку к Берингову проливу, нимало не подумав о тысячах верст труднейшего пути без оружия и без единого сухаря. А что еще делать, как не бежать из этого края? Ведь ему не было здесь места.

Он пошел на северо-восток, не особенно удаляясь от берега Пенжинской губы, и сравнительно быстро прошел первую сотню верст, лишь на два часа заглянув в крайнюю избу совсем крошечного поселка Гижига, где ему удалось купить немного муки, соли и вяленой рыбы. Людей он боялся, тяжелый пояс толкал его вперед и вперед.

Сил хватило еще на две недели пути. А потом, отчетливо представив себе огромнейшее расстояние по таежному безлюдью и холодным горам полуострова, Скалов остановился и замер в нерешительности. Нет, не пройти. Ни за что не пройти. Смерть. Он повернул назад. Если и есть на земле хоть одно место, где люди могут принять его в свою среду, так это Ола. Его, Акинфия Скалова, знают там как помощника инженера Нестерова. Инженер погиб. Скалов вернется сейчас живым из тайги, кто заподозрит неладное? Его выручит венец мученика — человека, плутавшего по тайге почти год. Он устроится. Он найдет себе место, будет работать, и пусть поскорее забудется все прошлое, связанное с Никамурой, золотом, кровью.

Вспомнив Никамуру, он ехидно оскалился. Упустил таки золотишко, попало оно в руки законной власти. Только облизнулся! А как хотелось ему потопить ящики. Даже людей своих не пожалел, посек из пулемета! Злее тигра, лютее волка.

Скалов заторопился назад. Идти становилось все трудней. Да еще этот груз. Иногда, на привале, он снимал с себя пояс, развертывал мешок. Сидел, пропускал сквозь пальцы теплый и влажный от тела золотой песок и мучительно думал, что же ему делать с этим богатством. Золото бедного Бориски… Золото Никамуры, вернее Нестерова… Неужели бросить? Или принести в Олу и сдать? Спросят, откуда, начнется допрос… Нет, этого делать он не станет. Просто зароет в надежном месте, авось пригодится в свое время. Не век же он пробудет на Охотском берегу. Подвернется случай, и Белый Кин еще увидит мир, поживет в свое удовольствие! Он богат.

Скалов аккуратно застегивал пояс на втянувшемся животе, клал мешок за пазуху и продолжал мерять длинными, все более слабеющими ногами береговые версты на юго-запад. Ола представлялась ему теперь раем, местом обетованным, куда он спешил из последних сил.

Вечерами Скалов выходил из тайги на берег моря, соленый ветер обдувал его распухшее от комаров лицо, он воровато оглядывался и шел по самой кромке воды, подбирая разорванных крабов, куски рыбы и мягкие водоросли. От этой пищи распухал язык, губы покрылись язвами, но он упрямо шел к цели, ни разу не усомнившись теперь в правильности избранного пути.

Как он вышел на огороды ольских жителей, Скалов помнил уже очень смутно. На задворках огорода нашел молодую репу и с жадностью наелся горьковатой зелени. У него еще хватило сил вернуться в лес и зарыть свое золото. Лишь потом, очутившись опять среди огородных грядок, он стал звать на помощь.

Залаяли собаки, появились люди. Мужчины подняли обессиленного Кина, принесли в избу, напоили молоком. Он пришел в себя, открыл глаза и увидел рядом пожилую женщину. Она сидела и вязала чулок, изредка бросая взгляд на больного. В избе пахло свежим хлебом и рыбой. Мурлыкала белая, ухоженная кошка. Покой, уют.

— Проснулся, страдалец? — спросила хозяйка и отложила в сторону чулок. — А мы уж думали — помрешь, — чистосердечно призналась она и захлопотала у печки. — Щец горячих похлебай, рыбки съешь, вот и встанешь, родимый.

Никто с самого детства не заботился так о Скалове, как эти чужие для него люди. Хозяйка накормила его с ложки, как маленького, вытерла лицо отжатой тряпкой, смазала жиром губы. Что-то неведомо теплое шевельнулось в жесткой душе преступника, в глазах сладко защипало, он поспешно отвернулся к стенке, что есть силы сжал зубы.

Когда Скалов оправился, к нему пришли власти. Председатель Совета деловито осмотрел документы:

— Помню, как же! Еще при жизни Николая Федоровича Нестерова, покойника, встречались.

— Нашли его? — спросил Скалов.

— По приметам угадали, по одежде. Лисы и волки прикончили… Ну и револьвер около валялся, один патрон страченный. По всему видать, застрелился. Не вынес огорчения, бедняга, побоялся суда народного.

— Вы когда с ним виделись последний раз, Скалов? — официальным тоном спросил милиционер, усаживаясь к столу писать протокол.

— Осенью, перед тем как выехать с лошадьми.

— В тайге не пришлось встретиться?

— Нет. Я насилу отбился от банды и с двумя лошадьми пришел в долину Оротукана. Раздал ребятам продовольствие и ушел. Потом заблудился, болел и вот теперь только вышел, сам не знаю как.

— Где вы жили почти год? — спросил милиционер.

— У якутов в стойбище, с ними кочевал по тайге.

— Куда?

— В верховья Яны будто бы. Больной я был, плохо помню. .

— И оттуда пришли?

— Оттуда. Пять месяцев шел. Думал, еще помогу чем-нибудь Нестерову. Ведь я на работе числился.

— Это верно. — Милиционер забарабанил по столу пальцами и сощурился. Человек-то герой, а он его допрашивает. Чтобы закончить допрос, спросил для очистки совести: — Золотишко при себе не имеете?

— Откуда, что вы!

— Знаете, так и исчезло, как в воду… Столько труда положили, жизней столько, а золото ускользнуло. Не иначе, припрятано у хитрых людишек.

Скалов промолчал. Видно, пограничники не сочли нужным поставить милицию в известность. Тем лучше.

— Ну, где думаешь осесть теперь? — спросил председатель Совета.

— Надо поправиться, — дипломатично ответил Скалов и закрыл глаза.

Он скоро поднялся на ноги, остался на квартире у добрых хозяев и, как самый истый поселянин, выходил по вечерам на берег моря прогуляться, перекинуться парой слов с соседями, посмотреть на дальние дали, вздохнуть печально, вспомнив при виде необъятного морского простора всю суетность человеческой жизни.

Акинфию Робертовичу не сиделось на месте. Он уходил за пределы поселка, потом, осмелев, стал