Потому, отвечаю я, что жизнь Кэтрин Кентон — пока ещё незавершённое произведение. Миссис лорд Байрон, миссис папа римский Иннокентий Шестой, миссис кайзер фон Гинденбург — возможно, это её самые удачные роли, но сама она — мой шедевр. Не переставая писать, не прекращая царапать пером тетрадку, я повторяю: мисс Кэти — моё неоконченное творение, а художник не бросит холст из-за того, что полотно вдруг связалось с неподходящим парнем. Моя профессия — не нянька, не ангел-хранитель, но мне приходится исполнять обязанности и той, и другого. Уолтер Уинчелл назвал бы меня круглосуточной «сиделкой для знаменитости». Эльза Максвелл — «хранительницей звезды».

Достаю самый свежий экземпляр чувственных разоблачительных мемуаров Уэбстера и протягиваю его через проход.

— А как, — осведомляется Терри, не двинувшись с места, — ей удалось избежать короткого замыкания?

Мисс Кэти не мылась несколько дней, поясняю я.

Теперь она «издаёт аромат любви», как выразилась бы Луэлла Парсонс.

Терри тянется через проход, чтобы взять из моей руки пачку бумаги, смотрит на верхний лист и начинает читать:

— «Никто не мог и предположить, что по окончании этого дня моя дражайшая Кэтрин переломает все, все до единой, косточки своего соблазнительного тела и оросит половину манхэттенского Мидтауна прославленной голливудской кровью…»

В качестве звуковой перемычки голос Терренса Терри продолжает читать: «…моя дражайшая Кэтрин переломает все, все до единой, косточки своего соблазнительного тела и оросит половину манхэттенского Мидтауна прославленной голливудской кровью…». Наплывом — очередная фантазия. Постройневшие приторные Уэбстер и мисс Кэти предаются утехам на открытой террасе на восемьдесят шестом этаже небоскрёба Эмпайр-стейт-билдинг.

Закадровый голос Терри:

— «Дабы отпраздновать полугодовой юбилей нашей первой встречи, я снял уединённое гнёздышко под самыми небесами над легендарным островом Манна-хата. Здесь я велел накрыть на двоих романтический ужин, доставленный за три тысячи миль от Перино».

Мизансцена включает столик, застеленный белой скатертью. Хрустальные рюмки, фарфор, серебряные приборы. Джулиан Элтиндж бренчит по клавишам гигантского пианино, поднятого на небоскрёб с помощью лебёдки. Джуди Холлидей исполняет программу из песен Марка Блицштейна и Марка Коннелли в сопровождении Мирны Лой и «Роял балет симфониа». Повсюду блещут огнями небоскрёбы Нью-Йорка.

Терренс Терри читает дальше:

— «Нас обслуживали лучшие из лучших официантов и эстрадных артистов, у каждого из которых были плотно завязаны глаза, как в шедевре Эриха фон Штрогейма „Свадебный марш“, чтобы Кэтрин и я могли без стеснения набрасываться друг на друга».

Заметно, что у них уже в энный раз: грациозные полуразмытые Уэбстер и мисс Кэти совокупляются с безразличным видом, не глядя друг на друга. Закатив глаза, свесив кончики языков наружу, по-звериному часто дыша, мужчина и женщина меняют позиции без разговоров. Влажное чмоканье их гениталий угрожает заглушить «живую» музыку.

— «Мы занимались любовью под миллиардами звёзд, а под нами сияли десять миллионов электрических огней. Здесь, между землёй и небом, временно ослеплённые официанты опрокидывали бутылки „Моэ и Шандон“ прямо в наши жадно раскрытые рты, проливая искристые капли на упоительные груди Кэтрин, между тем как я продолжал услаждать её ненасытное лоно, а ничего не ведавшие слуги поочерёдно клали сырых охлаждённых устриц прямо в скользкий лоток её королевского горла…»

Бесстыжая парочка без устали предаётся сношениям. Джимми Дюранте в наглазной повязке выходит к микрофону и поёт «Сентиментальное путешествие».

— «Вослед моим страстным излияниям, — не умолкает голос Терренса Терри, — в минуту petit mort [25], когда Кэтрин изгибалась и впивалась в меня ногтями, вниз по её скульптурным бёдрам заструились тёплые ручейки женственных соков, и вот после напряжённейшего крещендо страсти некая невидимая рука включила прожекторы, омывающие светом вершину торговой башни. Обжигающее сияние, рухнувшее на нас, в этот вечер было не привычного белого цвета; скорее оно точь-в-точь напоминало оттенок шальных фиалковых глаз моей Кэтрин…»

Любовники отлепляются друг от друга и рассеянно вытирают хлюпающие гениталии столовыми салфетками, которые тут же мнут и бросают. Затем, усыпав ими всю крышу, используют свисающие края белой скатерти.

— «Но вот, — читает Терри, — мы расторгли телесную связь и пару мгновений спустя, безупречно одетые, вкушали элегантно поданную на лиможском фарфоре благоухающую трапезу, состоявшую из жареных голубков с отварной морковью и чесноком, фаршированного печёного картофеля, небольшого салатика с острой приправой „ранчо“, и плова — на выбор.

— Уэбстер, — сказала Кэтрин, — ты — невероятный и грозный зверь; только эта величественная башня на всём белом свете и может сравниться с твоим изумительным фаллосом. — А затем прибавила с похотливой ухмылкой: — Я с радостью преодолею сто миллионов ступенек, лишь бы оказаться наверху…».

По контрасту со сдержанным закадровым голосом, вымышленная засахаренная парочка алчно поглощает еду и лакает вино, стуча приборами по тарелкам, при этом так громко сглатывая, что музыки почти не слышно. Уэбстер и Кэтрин Кентон обгладывают крошечные скелеты голубей, хватая их жирными пальцами, а косточки сплёвывают на улицы далеко внизу. Вокруг, спотыкаясь, бродят официанты в наглазных повязках.

Терренс Терри невозмутимо продолжает читать:

— «Мы с Кэтрин встали из-за стола и приблизились к парапету, готовясь поднять бокалы шампанского за самый блистательный город в мире. Вдалеке под нашими ногами суетились толпы смертных, не представляя себе, какая благодать простирается в высоте над их головами. Где-то там обитали Элиа Казан, Артур Тричер и Энн Бакстер, каждый в своём ограниченном мирке. Внизу перемещались Уильям Кениг, Руди Вэлли, Грейси Аллен, без сомнения, воображая себя чуть ли не королями жизни. Будь Мери Майлз Минтер, Лесли Говард и Билли Битцер настолько мудры и осведомлены, они оказались бы в эту минуту на нашем месте…»

Приторные мужчина и женщина отпихивают от себя стулья и, взяв напитки, нетвёрдо шагают к самому краю здания.

— «Оглядываясь на прошлое, — читает закадровый голос, — я думаю: вероятно, мы были ослеплены своим сверхчеловеческим счастьем. „О, Кэтрин, — как сейчас помню, вырвалось у меня, — я так люблю, люблю, люблю тебя!“

Мне хотелось выразить своё чувство не только при помощи своей твёрдой чувственной трубки, но и при помощи рта. Если позволите — в каждый мой вздох, в каждое произносимое слово вплеталось послевкусие сладкого лона…».

Расплывчатая подделка под мисс Кэти опрокидывает в рот последние капли шампанского и протягивает пустой бокал фальшивому Уэбстеру. Тот косится на дорогие наручные часы и прикрывает ладонью протяжный зевок. Между тем музыканты в наглазных повязках всё продолжают пиликать по струнам.

— «В этот ослепительно фиалковый миг нашего взаимного обожания Кэтрин оступилась элегантно обутой ножкой на салфетке, хранящей следы нашей страсти. И сиятельная звезда человечества полетела вниз с высоты, подобно сверкающей и визжащей комете Галлея, и рухнула на кишащий прохожими тротуар Западной Тридцать четвёртой улицы».

Вымышленная мисс Кэти досадливо пожимает безупречно красивыми плечами, скидывает свои туфли на шпильках, забирается на перила и ныряет ласточкой в бездну. Проследив глазами её полёт, приторный