Только ничего из этого не выйдет. Не для того я сама устраивала свою жизнь, чтобы кто-то другой принимал за меня решения. Может быть, когда-нибудь я влюблюсь и выйду замуж, но, уж конечно, не за Ирека. У него фантазии ни на грош.
– А если он неинтересный, зачем ты с ним встречаешься? – вмешалась Данка.
– Попала в точку. Я сама над этим задумывалась. Мы с ним ходим в рестораны. Я теперь могу общаться с разными людьми. Плачу я, разумеется, за себя сама. Мы танцуем, ужинаем, снова танцуем и возвращаемся домой. А может, все дело в том, что «на безрыбье и рак рыба»?
– А о чем вы говорите? – не унималась Данка.
– Мы все больше молчим и глядим по сторонам. Вы не представляете, как много люди пьют. В прошлый раз за соседним столиком сидела большая компания. Когда мы пришли, они были уже здорово пьяны. Потом они все перессорились. Мужчины вышли, а женщины стали хватать все, что оставалось на столе. Велели принести бумагу и все подряд в нее сгребли. Гуся, салаты, масло. Позор! Странно иной раз люди развлекаются. А с Иреком можно только танцевать, разговор у нас как-то не клеится. Он все принимает всерьез, чувства юмора у него ни на грош. Читает только спортивные газеты. Даже от «Пшекруя» его клонит ко сну.
– Может быть, он не очень умный? – предположила Данка. – Впрочем, мне он понравился, хотя я видела его всего два раза.
– Он всем нравится. А вот ума у него в самом деле маловато. Да что зря говорить, пора кончать это знакомство. Оно уже становится тягостным.
– Не преувеличивай, – взволнованно вмешалась пани Дзюня. – Парень он приличный, не пьет, не курит. Во всем тебе уступает. Да ты, если захочешь, веревки из него будешь вить. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Запомни это.
Я поняла, что никто моего мнения об Иреке не разделяет, и перестала говорить на эту тему.
На доске у самых дверей нашей конторы висело написанное крупными буквами объявление:
Партийное бюро уведомляет членов Польской рабочей партии, что очередное собрание состоится такого-то числа в такое-то время. На повестке дня: обсуждение международного положения, организационные вопросы и прием новых членов.
Я так и остановилась. С плаката на меня глядело серьезное лицо Янковского. Мне казалось, я слышу слова: «Всего одна автоматная очередь».
Янковский! Уже год прошел с тех пор. Я постепенно забывала о том, что произошло в Свиднице. Надо бы с кем-нибудь поговорить об этом. Но с кем? Я как-то обмолвилась насчет ППР в Красном Кресте, но на меня так посмотрели, что слова застряли в горле. Единственный человек, с которым я могла бы поговорить откровенно – Люцина, – скрыла, что она член партии, а потом, когда невольно проговорилась, так на себя рассердилась, что больше мы этой темы не касались. Порой мне ужасно хотелось расспросить ее, но я сдерживалась. Мне казалось, что Люцину угнетает собственная скрытность, но я твердо решила ни о чем не спрашивать. Так ей и надо, этой польке и католичке! Помог мне случай. Мой новый начальник, пожилой человек с изборожденным морщинами помятым лицом завел однажды такой разговор:
– ППР, ППС, ПСЛ – столько партий, столько всевозможных организаций! На каждом шагу политика. Никак не могу во всем этом разобраться. К чему эти партии? Все равно все они подчиняются ППР. Говорят, именно это и есть демократия, а по мне, это сплошная неразбериха. Даже зло берет. А ты, Антось, что скажешь?
Антось, главный механик, время от времени заглядывал к нам по делам службы. На этот раз он промолчал, явно не желая поддерживать разговор.
Тогда я отважилась вмешаться:
– Простите, а вы к какой партии принадлежите?
– Я!.. Да ни к какой! И горжусь этим! Целую жизнь прожил и ни к какой партии никогда не принадлежал. И, как видите, до сих пор всегда оказывался прав. Теперь те, что были в «Стрельце», «Озоне» или ББСП,[20] попали в черный список. А там, глядишь, настанут времена, когда туда же попадут и члены других нынешних партий.
– А в ППР много членов? – набравшись смелости, я продолжала расспрашивать.
– О!.. Да вот перед вами член партии, – начальник охотно продолжал разговор. – Я его с детства знаю, хороший парень, только очень уж беспокойный. Так что вы с ним поосторожней, он партийный.
Главный механик улыбнулся, будто последние слова вовсе не к нему относились, а когда заведующий кончил, спокойно сказал:
– Ну что вы, пан Кароль, рассказываете, можно подумать, вам наша теперешняя Польша не нравится. А что касается черного списка, вы же сами знаете, мир на месте не стоит. Польская рабочая партия у нас в стране самая прогрессивная. За ее будущее я спокоен. И нечего махать рукой, я знаю, что вы хотите сказать: никогда, мол, неизвестно, что на самом деле прогрессивно. Однако идеология общественной справедливости существует и будет существовать вечно…
– Но ведь методы, методы важны! – воскликнул начальник.
– Что ж поделаешь, для эволюции у нас нет времени. Приходится, к сожалению, принимать решительные революционные меры. И вам это хорошо известно, вы же нас поддерживаете.
– За меня прошу не высказываться, – перебил начальник пана Антося. – Нравится мне все это или не нравится, еще видно будет, программа у вас прекрасная, но, увы, пока только на бумаге. А мне в жизни пришлось хлебнуть лиха, так что я придерживаюсь правила: «Тише едешь, дальше будешь». Посмотрим, что получится на деле. Я не говорю ни да, ни нет. Время покажет.
– Уже показывает, – удалось вставить Антосю. – Сельскохозяйственная реформа, национализация промышленности. Убедительные факты! Конкретные результаты.
– Э-э-э, чего только не сделаешь для рекламы! Чужое делить да национализировать – дело нехитрое. Каждый сумеет. Это еще никакие не доказательства. Посмотрим, что получится из этой демократии. Для меня лучше демократии ничего быть не может. Я – «за». Но у меня пока еще есть время. Увижу все своими глазами, тогда охотно признаю вашу правоту.
