– Тише! – прошипел кто-то словно с потолка.

Все мгновенно замолчали, потушили сигареты и застыли на своих местах. Я боялась пошевелиться. У меня онемела сначала левая нога, потом правая, казалось, в тело впиваются миллионы иголок.

Из оцепенения меня вывел какой-то шум в коридоре, шаги, хлопанье дверей.

– Подъем. Половина шестого. Они считают, что с нас хватит сна. Здесь не гостиница, – объяснила Черная.

Свет стал ярче. Щелкнул замок открываемой двери. Женщины поднялись с нар и выстроились в ряд. Вошли два охранника. Один с раскрытой книгой в руках зачитывал фамилии.

– Адамовская Мария.

– Здесь.

– Барко Янина.

– Здесь.

– Дубинская Катажина.

– Здесь, – я хотела что-то добавить, но Черная до боли стиснула мне руку, заставив замолчать.

Принесли большой кувшин черного кофе и хлеб.

Я отхлебнула несколько глотков. Хлеб застревал в горле.

– Как ты думаешь, долго тебя продержат? – спросила Черная.

– Не знаю. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я вообще не знаю, в чем дело. Меня все только спрашивали и спрашивали, пока мне не сделалось дурно. Ничего не понимаю.

– Бывает. Если тебя отпустят домой, то вызовут с вещами. Тогда оставь нам сигареты.

– Возьмите сейчас… – я полезла в карман.

– Брось, мы же не свиньи. Тебе самой они еще могут понадобиться.

Дверь открывалась часто. На входившего охранника со страхом и надеждой устремлялись все взгляды.

– Дубинская, с вещами!

– Прощайте, – я поднялась. – Вот сигареты.

Мы проделали снова тот же путь, только в обратном направлении. Лестница вверх, длинные коридоры, снова лестница вверх.

«Забыла оставить им спички! – спохватилась я дорогой. – Какая досада!»

Мне вернули сумку и часы. Я расписалась в получении и прошла в секретариат. Там дежурила другая женщина, пожилая, с усталым, осунувшимся лицом.

– Прочтите и распишитесь, – сказала она негромко.

Я прочла. Это было обязательство сохранять в строгой тайне все, что я здесь видела и слышала.

Выпустили меня в другую дверь, маленькую и незаметную. Я очутилась на Луговой улице.

– Гражданка! – грозно окликнул меня часовой с автоматом и в каске, закрывавшей пол-лица. – Проходите, здесь стоять нельзя.

Я свободна. Могу идти, куда захочу. Скорее, скорее отсюда, подальше от этого здания. Но не успела я отойти, как кто-то тронул меня за руку. Рядом стояла сгорбленная женщина, по-деревенски закутанная в большую шерстяную шаль.

– Девушка, милая, послушайте, помогите! Мой сын Янек, там, в том доме…

Я вздрогнула.

– Не понимаю вас. Давайте отойдем отсюда.

Мы зашагали вместе в сторону рынка, непохожие друг на друга, но одинаково беспомощные и растерянные. Я украдкой разглядывала свою спутницу. Низенькая, пожилая. Лицо со следами многих пролитых слез и многих бессонных ночей. Подойдя к нашему дому, я взяла женщину за руку и втащила в подъезд.

Мама была дома и открыла нам дверь. Увидев меня, она встала как вкопанная.

– Вот и я. Этой женщиной нужно заняться. Я не могла ее бросить на улице. Мы обе голодны. Мне надо помыться. Знаешь, мама, где я была?

– Знаю. Сюда приходила ваша дежурная с работы. Сперва ничего не хотела говорить. Пришлось показать паспорт, чтобы убедить ее, что ты моя дочь. Тогда она сказала, что пришли из госбезопасности и тебя забрали. Мы пережили ужасную ночь, Катажина.

– Да и я, наверное, не лучшую. Пока что меня выпустили, но в чем дело – я так и не узнала. Мне устроили очную ставку с каким-то человеком, которого я в жизни не видела! Боже мой! Я едва жива. Раздевайтесь, пожалуйста. Закусим, а потом поговорим.

– Я здесь уже третий день скитаюсь, – рассказывала женщина. – Приехала из-под Бохни. Мой сын Янек там… в том доме… – старушка расплакалась снова.

Мама стала ее утешать как маленькую, а потом увела на кухню. Я не могла ничего есть. Выпила два стакана чаю и курила сигарету за сигаретой. Голова болела, мысли разбегались.