угрюмым? — удивился иеродиакон Нил, живший с ним в одной келье. — Очень добрый был человек». — «Да, но в чем это выражалось?» — «В благорасположении сердца. Можно оказать всему миру гуманитарную помощь, но в душе остаться жестоким и злым».

Когда говорят о монашеской благотворительности, то почему-то забывают, что монаху с его обетом нищеты благотворить, собственно, не с чего. У о. Василия была единственная выношенная ряса, и он часто штопал ее. Перед смертью ему сшили новую рясу, но клобук был прежний — штопаный. Конечно, бывает, что друзья привезут монаху пакет фруктов. И путешествует потом этот пакет по всему монастырю, ибо брат спешит явить любовь брату, тот — следующему, пока не съедят эти фрукты чьи-нибудь дети, обнаружив на дне пакета записку: «Иеромонаху Василию от…»

Инок Ферапонт посылок из дома не получал, а знакомых паломников, одаривающих фруктами, у него не было. Но однажды кто-то подарил ему баночку сгущенки.

Иеродиакон Илиодор вспоминает: «Подходит ко мне однажды о. Ферапонт и спрашивает: „Отец Илиодор, это вы возите передачи в больницу?“ И протягивает мне баночку сгущенки, а в глазах такая любовь, что я был ошеломлен. Тут, думаю, мешками передачи в больницу возишь, а ему и дать нечего, кроме этой маленькой баночки и такой чистосердечной любви. Помню, вез я тогда продукты в больницу и думал — накормить человека, конечно, надо, но больному нужнее всего любовь».

Это старый спор — о социальной пользе и христианской любви. В архиве Ф. М. Достоевского хранится письмо скрипача Императорского театра, порицавшего Христа за то, что не обратил камни в хлебы. Скрипач писал с возмущением, что надо сперва накормить человечество, а потом толковать о любви и Христе. В ответном письме Достоевский рисует картину сытости человечества без Бога и спрашивает, а не превратимся ли мы тогда в сытых свиней, уже неспособных поднять голову к небу? Он пророчески предрекает: «хлебы тогда обратятся в камни». Это пророчество, похоже, сбывается, и люди все чаще говорят о голоде среди изобилия безблагодатной «каменной» пищи.

«Чадо мое, — говорил преподобный Нектарий Оптинский, — мы любим той любовью, которая никогда не изменится. Ваша любовь — однодневка, а наша и сегодня, и завтра, и через тысячу лет все та же». После убийства у инока Ферапонта в кармане нашли письмо со словами: «Если понадобится помощь, буду рад оказать ее». Кому было адресовано это письмо — неизвестно. Но годы спустя представляется, что письмо адресовано всем нам, ибо многие люди получают сегодня помощь по молитвам новомученика Ферапонта Оптинского.

Рассказывает инок Макарий (Павлов): «После убийства, по благословению старца, мне достался окровавленный кожаный пояс инока Ферапонта, пронзенный мечом в трех местах (удар был один, но пояс препоясывал бестелесного инока почти дважды — Ред.)

Однажды в Москве о. Георгий Полозов, настоятель храма в честь иконы Божией Матери „Знамение“ на Речном вокзале, попросил меня дать им на время пояс новомученика, объяснив, что они попали в трудное положение. При храме была православная гимназия, но помещения для нее не было. Старцы благословили им строить здание для гимназии, но денег на это у храма не было, а главное — не выделяли землю под строительство. И когда они стали хлопотать о разрешении на строительство, то восстали такие антиправославные силы, что во всех инстанциях был дан категорический отказ. Конечно, они много молились и уже в безвыходной ситуации решили обратиться за помощью к новомученику Ферапонту Оптинскому.

Мне рассказывали, что когда в алтарь внесли пояс новомученика, то сразу почувствовали исходящую от него благодать. Они стали молиться новомученику Ферапонту о помощи, и свершилось чудо — храм выстроил прекрасную двухэтажную гимназию, и до того красивую — прямо старинный замок с башенками».

Раба Божия Надежда пишет: «Моя племянница Ольга с детства ходила в церковь, а потом перестала ходить, не причащаясь даже на день своего Ангела. Но по милости Божией она побывала в Оптиной пустыни и помолилась здесь на могилках новомучеников.

После этого она увидела во сне юношу, который сказал ей: „Ольга, за тебя молится монах Ферапонт“. Ольга спросила: „А где он?“ Юноша обещал показать его и повел ее по мосту через огненную реку. Ольга испугалась — искры до ног долетают, а юноша обернулся, подал ей руку и, проведя через огненную реку, привел в маленькую белую церковь.

Зашла Ольга в церковь, а икон здесь нет, и людей очень мало. Тут идет им навстречу монах и говорит: „Ольга, ты к нам пришла, а мы молимся за тебя и за весь мир. Меня зовут монах Ферапонт“. Ольга спрашивает: „А почему у вас в храме нет икон?“ — „А у нас все святые живые. Они здесь сами с нами молятся“. — „А почему людей в храме мало?“ — „Потому что мы мало их отмолили“».

Рассказывает оптинский иконописец Ирина Лужина: «Когда я уезжала из Петербурга в Оптину пустынь, в подземном переходе метро меня окликнула незнакомая схимонахиня, игуменья Мария с Нового Афона, как выяснилось позже.

— Куда ты едешь? — спросила она.

— В Оптину пустынь.

— Ах, Оптина! — сказала схимонахиня, — как бы я хотела там побывать и сложить свои косточки в этой святой земле, но нет воли Божией на то. Ты знаешь, всем трем новомученикам молюсь, всех троих поминаю, а о. Ферапонт так и сверкает в моем сердце!»

Мать о. Трофима Нина Андреевна Татарникова лежала после инсульта, когда пришла телеграмма о смерти сына. Трофим был ее первенец. Старший из пятерых детей, он был общим любимцем, а братья и сестры так убивались от горя, что мать заставила себя встать: «Саша, брат Трофима, в голос, как женщина, кричал, — рассказывала она, — а Лена, сестренка, от нервного потрясения заболела и слегла. Не до своих болячек тут. „Детки, — говорю, — хочу быть с Трофимом. Поеду к нему!“».

Врачи запретили везти больную самолетом. И поехали сыновья с матерью из Сибири поездом, не поспев к погребению. Поплакали они на могиле, сказав по-сибирски: «Уработался Трофим. Больно тяжко с малолетства работал, вот и лег отдыхать».

Сыновьям надо было возвращаться на работу, и мать сказала: «Поезжайте домой. Я останусь здесь. Хочу быть с Трофимом». А потом на могилке она сказала: «Ох, и трудно тебе досталось, сыночек! Ты у нас первопроходец — дорогу проторил, и я по твоей дорожке пойду».

«К сожалению, я почти ничего не знала о новомученике Ферапонте, да и в Оптиной мало кто знал его. Но я слышала от людей, что он отзывчив на молитвы и многим помогает в их повседневных нуждах. Однажды и у меня была такая нужда. В нашей келье было тогда многолюдно, помолиться негде. И я решила устроить уголок для молитвы в иконописной мастерской. Иду на послушание и думаю: Господи, где достать аналой и кому бы заказать изготовить его? Вдруг меня окликают: „А ты не хочешь взять себе аналой о. Ферапонта?“ Вот радости было! Принесла я аналой в иконописную мастерскую и удивилась — в углу между подоконником и стеной было совсем небольшое свободное место, и аналой о. Ферапонта с точностью до миллиметра вошел туда. Как на заказ был сделан! Позже я узнала, что о. Ферапонт изготовлял аналои для оптинцев, и будто принял мой заказ».

Слово «первопроходец» в Сибири бытовое и означает вот что: в пургу наметет снега по грудь, а первопроходец утопчет дорожку и за ним идут остальные. Точно также идут на болота за клюквой: первыми