постоянные повороты Невы. Скоро гребцы основательно выдохлись. Со шнека Улофа Фаси, который командовал всем походом, подали сигнал поиска подходящего места для стоянки. Оно нашлось не сразу, ведь нужно было встать большому количеству шнеков. За очередным крутым поворотом в большую реку слева по ходу шнеков впадала меньшая, в свою очередь извиваясь между низких, покрытых лесом берегов. Пройдя эту речку, остановились на относительно ровном участке. Растягиваться на огромное расстояние по реке было просто опасно, потому применили давно испытанный прием – шнеки встали не в ряд вдоль берега, а бортами друг к дружке. Между ними сразу перекинули мостики, а с крайних на берег сбросили большие сходни. И все равно реку запрудили основательно, даже вода поднялась.
Улоф передал, что постоят, пока отдохнут гребцы, и отправятся дальше. Биргер перешел к нему на шнек и заявил, что то и дело перестраиваться то для стоянки, то в походный порядок ни к чему, надо встать здесь на дневку, а дальше двинуться завтра, высылая вперед разведку. Сзади раздался хохот проклятого норвежца:
– Биргер, скажи лучше, что твои люди попросту не умеют толком править…
В то мгновение Биргер был готов уничтожить и Мельнирна, и собственного кормчего Рулофа, задавив голыми руками! Но стерпел, даже огрызнулся, мол, что взять с Мельнирна, который дальше своего фьорда носа никогда не высовывал, откуда ему знать, что идущим по рекам надо устраивать стоянки. Норвежец в ответ вспылил, и Улофу с трудом удалось погасить ссору. Помог епископ Томас, который тоже перебрался на главный шнек. Его противный голос привычно затянул на одной ноте благодарение Богу за удачный переход. Послушать, так епископ сама кротость, но Биргер хорошо знал, что за ангельской улыбкой Томаса скрывается звериный оскал. Он вдруг подумал, что если протянуть руку, чтобы отнять у священника его еду, то не просто укусит, а оторвет по локоть. Уходя, он оглянулся и решил: не по локоть, а до самого плеча.
На первой стоянке пробыли действительно целый день. Отправившиеся на разведку на легком шнеке датчане сообщили, что река не сужается, но впереди действительно пороги, пройти которые при встречном ветре будет просто невозможно. Улоф чуть растерянно смотрел на разведчиков. Что же делать? Настоящий ветер с моря будет только осенью, а сейчас разгар лета, перенести, как русы, свои шнеки на катках они тоже не смогут, это равносильно гибели судов. Не ждать же осенней непогоды!
Улоф сам заторопился к Биргеру. Тот сидел на палубе, хмуро глядя вдаль. Ему первому датчане донесли об увиденном, и теперь швед тоже раздумывал, что делать. К моменту появления Улофа он уже решил, что надо идти до самых порогов, ветер может смениться в любую минуту, все же море рядом, морские ветры непостоянны. Ярл, услышав разумную речь, быстро закивал и снова отправил тех же датчан искать удобное для стоянки место. И его нашли недалеко от порогов, сразу за крутым поворотом реки. Там в Неву впадала какая-то речка, это удобно, с высокого берега хорошо видны и окрестности, и сама Нева до следующего поворота, и эта речка тоже. Незаметно не подойдешь. Разве что через лес, но на земле Гардарики и десяти шагов не сделаешь, чтобы не угодить в болото. Биргер довольно кивнул:
– Встанем там. Завтра и отправимся.
Сказал, точно это он стоял во главе ледунга, а не Улоф. Собственно, так и было.
Я добралась до Новгорода раньше, чем шведские шнеки отошли от своих причалов. Город встречал привычным гвалтом, криками «Поберегись!», людской суетой и самыми разными запахи. Но даже запахи плохо выделанных кож и навоза казались такими родными и вкусными… Верно говорят, что лучшее средство пробудить в человеке патриотизм – отправить его за границу. А я всегда была патриоткой, и никакие заграницы мне не нужны, Сигтуна тем более.
И золотые купола Святой Софии тоже были своими, и стены детинца обрадовали чуть не до слез. Где София, там и Новгород. Значит, я дома. Я-то дома, а где Вятич? Такие мысли от себя пришлось просто гнать. Мое дело добраться и предупредить князя Александра. Добралась, осталось второе.
Анеины хоромы оказались в порядке, ее холопы и сенные девки свое дело знали. Слуги очень подивились тому, что хозяйка осталась в Швеции, но возражать не посмели. Да и какой смысл?
Это было такое странное чувство – я одна. Настолько привыкла за последние годы, что все время находишься под присмотром и контролем, что теперь, оставшись в одиночестве, не считать же обществом пару сенных девок, которые только и знают, что соглашаться, чувствовала себя словно девчонка при уехавших в отпуск родителях, с той только разницей, что родители могут позвонить. Это не было ощущением свободы, и я ее не желала, скорее груз ответственности.
Как полагалось, вымылась в бане, привела себя в порядок, чтобы наутро отправиться сначала к епископу, а потом и к князю. В конце концов, у меня к князю даже биргеровское послание имелось. Я не знала, как буду объяснять, зачем мы ездили в Сигтуну и почему Анея там осталась, как и то, где сейчас Вятич, но очень рассчитывала, что Вятич давно рассказал князю Александру все, что нужно, и тот поймет все без объяснений.
Так и вышло, епископ Спиридон сказал, что князь в своем тереме в Ракоме, а сообщение о морском ледунге скандинавов воспринял с большой досадой.
– То папа римский их баламутит. Тошно, что мы под его руку вставать не хотим. Если бы ему дары посылали, так и не вспоминал о разнице в вере.
Если честно, у меня шевельнулась мысль, не проще ли посылать, чтобы не отбиваться вот так от всяких ледунгов. Но епископ тут же спустил меня на землю:
– Да ведь им только палец в рот положи, всей руки вмиг лишиться можно. Мы для них заслон от степняков, не больше.
Я чуть не ляпнула:
– И пушечное мясо.
Князь слушал внимательно, кивал, сказал, что морская сторожа на берегу Невы хорошая, не пропустит подхода, и дружина готова, а ополчение готовить заранее нельзя: в Новгороде слишком много чужих ушей и не одни мы в Сигтуну плаваем.
И все. Снова получалось, что я всех предупредила, а что дальше? Оставалось только ждать середины июля.
Князь Александр Ярославич не зря хвалил свою морскую сторожу, не пропустили подход шнеков, вовремя увидели и вовремя отправили весть в Новгород.
Пельгусий собрал самых сильных и умелых охоников, им предстоял нелегкий путь.
– Надо сообщить в Новгород князю о том, что свеи с войной пришли.
– Почему в Новгород? Надо в Ладогу, к ней первой подойдут.
Пельгусий покачал головой:
– Ладожанам с такой силой не справиться, а время потеряют. Нет, в Новгород тоже пойдете, – он повернулся к Самтею и Елифану, – князю Александру все обскажете. Там сам решит, что делать. А мы станем следить за свеями каждую минуту, куда поплывут.
– Да куда – ясно, только вряд ли они далеко уплывут, – усмехнулся бородатый крепкий Тарко.
– Это почему же? – подивились многие.
– А ветер им встречный, воду с Ладоги в море гонит. На наших ладьях у самого берега еще пройти можно, а им на тяжелых да не зная мелей порогов не пройти.
– А ведь он прав! – хохотнул Пельгусий. – Может, и правда встанут у порогов, а там и наши подоспеют. Поторопитесь, каждый час дорог.
Через несколько минут парни уже исчезли за ближним лесом, а Ижора стала перебираться на новое место. За собой старательно замели все следы, чтобы вражины не смогли обнаружить, что здесь недавно жили люди.
Удалось, потому как шведы действительно обшарили все побережье, перед тем как впервые бросить якорь возле берега, но людей не обнаружили. Затаившиеся стражи тоже.
Удалось и успеть отвести небольшие ладьи, стоявшие в устье Ижоры, чтобы их не было видно от Невы.
А кони уносили двух ижорцев все дальше в Великий Новгород к князю Александру с посланием от старейшины ижоры Пельгусия. Самтей и Елифан очень старались выполнить поручение как можно скорее, помня, что каждый час важен. Они забыли другую науку старейшины: все делать быстро, но с толком. Слишком торопились, чтобы не попасть в беду.
От Невских порогов до Новгорода по прямой не так уж далеко. Одна беда – болота. Если их не знать, то
