Степан действительно собирался ехать, только когда, пока не знал. Он обещал обязательно взять меня с собой до Прони, а там они пойдут на север, а мне на запад, если к Михайловке.

Мы задержались в их доме допоздна, там было тесно, душно, шумно, но как-то по-домашнему… У Степана, кроме его Олены, жили еще мать и две сестры, одна из которых Прасковья только что родила, ребенок все время пищал в люльке, подвешенной к потолку, у Прасковьи еще были две маленькие девчонки, я не поняла, то ли двойняшки, то ли погодки, года по три-четыре. Да к ним пришла поиграть соседская девочка, тихая, какая-то пугливая Маняша. Вторая сестра Степана была беременна, как и сама Олена, которой тоже скоро рожать. Вот будет детей в доме!

Я сообразила ради развлечения рассказать малышам сказку про Колобка. Это привело девчонок в такой восторг, что потребовалось продолжение. Пришлось срочно вспоминать детские сказки, причем рассказывать их надо было осторожно, потому как ружей у охотников в Красной Шапочке быть не могло, как и многого другого. Но у меня уже был опыт общения с маленьким козельским князем, потому сказки про рукавичку, про хитрую лису, выжившую зайчика из его домика, и даже про трех поросят пошли на ура! Аплодисментов, конечно, я не услышала, зато вокруг собрались не только девчонки, но и взрослые тоже.

В какой-то момент я сообразила, что ближе всех остальных, буквально прижавшись к моей ноге, стоит соседская Маняша. В отличие от маленьких, но довольно крепеньких Степановых племянниц, эта малышка была, что называется, кожа да кости, только что не светилась насквозь. Рубашонка старенькая, все застиранное, ветхое, в косице в качестве косоплетки дрянная веревочка. Я привлекла девочку к себе и, рассказывая очередную небывальщину, вдруг принялась переплетать ее тонюсенькую косичку. Маня замерла, боясь не только пошевелиться, но и вообще вздохнуть.

Олена подала мне гребень:

– Прочеши.

Пока я чесала, девчоночка стояла, чуть не плача. Заметив в ее глазах слезинки, я удивилась:

– Маня, больно? Я вроде осторожно…

Олена махнула мне рукой:

– Чеши, чеши, потом объясню.

Я поняла и без объяснений, когда всех усадили за стол. Мужское население Степановой избы представлял только хозяин и пришедший со мной дед Ефрем, а потому вокруг стола собрались Олена, я, младшая сестра Степана Надея и девчонки. Мать и Прасковья лежали, им Олена отнесла еду прямо на лавки. Девчонки ели спокойно, а вот Маняша словно боялась лишний раз хлеб откусить. Олена кивнула мне, чтобы покормила девочку. Я предложила Мане:

– Давай есть из одной чашки, чтоб тетке Олене не мыть лишнего.

Та только кивнула. Она осторожно выбирала юшку и хлеб лизала, а не кусала.

– Так не пойдет, а ну бери все подряд из варева и кусай побольше! Смотри, какая ты тоненькая, как и ветром не сносит! – это встрял дед Ефрем.

Девочка подняла на него испуганные глазенки и чуть не залилась слезами.

– Ты чего, Ефрем Савич, пугаешь? Маня и сама умеет есть как надо, да? У нее просто ложка неудобная. Давай, я помогу тебе черпать из миски.

Поев, девочка прошептала «спасибо» и стала собираться домой. Нам было пора тоже, пообещав завтра прийти еще и рассказать новые сказки, я оделась и позвала:

– Маня, одевайся, мы тебя по пути домой заведем.

– Я оделась.

Ребенок был просто закутан в большой старый плат. На ногах такие же старые лапоточки с едва живыми онучами. И это в мороз!

Олена вздохнула:

– Давайте, я вас провожу и Маняшу тоже. Иди сюда, Маня.

Она укутала девочку еще одним платом, но ноги-то оставались полуголыми… Я подхватила малышку на руки:

– Прячь ножки ко мне под шубу!

Когда мы выпустили ребенка на крыльце, я предложила:

– Завтра приходи, я еще сказку расскажу.

Маня кивнула и юркнула в дверь.

– Олена, кто она им? Не родная?

– Да родня, только дальняя и сирота. Отец, считай, и не видел ее, от лихоманки помер, а они с матерью после пожара вот у Терентия со Сварой живут… жили, мать тоже померла, застудилась и померла. Девонька сирота, а сиротская доля сама знаешь какая – кусок достается последним, одежонка вон тоже… К нам ходит, мы подкармливаем.

– Терентий же тароватый мужик, – усомнился Ефрем.

– Ну и что? У его Свары снега зимой не выпросишь.

– А если девоньке принести одежду?

– Чью? С наших мала, а новую и самим не на что… Один Степан за нас всех трудится.

– Олена, ты не обидишься, если я и вам денег дам и Мане что-то куплю?

– С чего вдруг?

– У меня есть деньги.

– Анеины? Не возьму! – взвилась тетка, как я и ожидала.

– Нет, отцовы.

– Врешь?

Конечно, я врала, в нашем доме все деньги были у Анеи, но пришлось поклясться:

– Клянусь.

Господи, прости мне невольную ложь.

– Если Федора, так возьму.

Вот дуреха! И чего они с Анеей не поделили, разве что действительно когда-то Михаила, так ведь того уже на свете нет. Вот бабская дурь, ей-богу!