Тетка вдруг попросила:

– Настя, накинь что потеплее, выйдем на двор…

Лушка тревожно проводила нас взглядом, но промолчала. Вообще, после нашего дурацкого побега сестрица словно повзрослела лет на пять, стала сдержанней и не распускала язык по любому поводу. Конечно, все искоренить мигом ей не удалось, да и надо ли, но без толку языком не молола и ненужными вопросами не сыпала.

Мы вышли с теткой на крыльцо. Я вдохнула полной грудью свежий воздух. Кроме запаха дымка от печей или скотины из хлева, никаких других не было. Первое время меня чуть коробил запах навоза, но теперь вот привыкла и почти не замечала.

Немного постояли, Анея, глядя вверх на небо, а я в сторону собачьей конуры, где спокойно лежал старший из псов Буран и мотался на привязи маленький Серко. Песик был молоденький, этого года, старому Бурану страшно мешал своими взвизгиваниями и мельтешением. Ему, видно, очень хотелось побегать и поиграть, но посадили на привязь, и приходилось терпеть. Серко пытался задеть Бурана, призывая и его к игре, скакал вокруг козликом, то прилегая на передние лапы, то вскакивая, смотреть на него было уморительно, но Бурану, видно, надоело, старый пес клацнул зубами, и обескураженный Серко с перепугу отлетел прочь. Чуть постоял, видно, раздумывая, стоит ли пробовать еще раз, вздохнул и отправился проверить, не осталось ли чего поесть в плошке. Старательно изучавшая и без того пустую плошку ворона презрительно каркнула, чуть отлетела прочь и остановилась, пытаясь сообразить, стоит ли бояться этого щенка. Может, и не испугалась бы, но все равно воровать было нечего, еще раз каркнула и, хлопая большими крыльями, взлетела на ближайшее дерево.

Тетка усмехнулась. Я ждала, что она скажет.

– Настя, что ты про Козельск знаешь?

Скрывать больше нечего, я ответила:

– Его будут осаждать пятьдесят дней.

– А потом?

– Падет, и жители будут уничтожены.

– Когда?

– В марте.

– То, что ты сказала Роману и про Козельск, можно изменить, я не знаю как, но можно. Но тебе пора.

Я не успела удивиться, Анея вдруг строго посмотрела мне в глаза:

– Чтобы вернуться в Москву, нужно вернуться в Козельск, к началу.

Ее собственные глаза вдруг стали точно такими же, как у Ворона, – непонятного цвета.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я обрела способность даже соображать, не то что разговаривать. Анея?! Та, которая все знала, была все время рядом, а я, как дура, искала колдунов и бегала из дома! Вмиг стало ясно и почему она вдруг собралась вместе со мной в Рязань, и почему дальше словесной ругани ее наказания на меня не распространялись, и почему тетка не позволила отцу избить меня основательно.

– Анея…

– Ты же хочешь домой, в Москву?

Я только кивнула.

– Завтра поедем в Козельск. Только не болтай.

Снова кивок. Мне нужно было время, чтобы осознать произошедшее. Анея знает про меня все… Правильно, она же сообразила посадить рядом со мной Любаву, чтобы та рассказывала. И… и Воинтиха ее помощница, не больше! Конечно, тот разговор между ними вовсе не был странным, Анея действительно давала наставления Воинтихе. Чем больше я размышляла, тем больше обнаруживала доказательств причастности Анеи ко всему странному. И как же я раньше этого не замечала?! Просто потому, что искала необычное: Воинтиха на меня не произвела впечатления колдуньи из-за своей аккуратности и отсутствия клыков, Ворон показался внешне обычным, хотя явно мог многое, а уж Анея… Про Анею я и вовсе не могла подумать ничего такого.

Но придя в себя, я уже думала о другом.

– А как узнать, получилось у князя Романа или нет?

– Хочешь его дождаться? Опасно, потом можно не успеть.

Я, как дура, схватилась за возможность еще хоть разок увидеть князя Романа.

– Вы езжайте, я догоню. Я успею!

Анея чуть помолчала, потом вздохнула:

– В Михайловке останется Вятич, тебя ждать будет. Вернешься с ним. До Михайловки доберешься вон со Степаном, они будут уходить через эту деревню.

– Куда уходить?

– Я Олене сказала, чтоб как только Рязань двинется, уходили к Степановой родне в дальнюю весь, там скорее выживут, чем в Рязани.

О господи, хоть одна мне поверила!

– Ты только в Рязани особо не шуми, не поймут. Предупредили и ладно. И не задерживайся, Роман может и не заехать сюда. Хотя, думаю, что заедет. И в Рязани не сиди, она не спасется…

– Это почему?

– А кому защищать-то?

– Как это? – опешила я.

– В церкви давно была, хоть у нашего Иллариона? Что он твердит? Мол, все напасти за грехи наши тяжкие. Молиться надо и скорбно нести любой крест, Господь терпел и нам велел. А каре противиться – грех. Так?

– Так.

– Думаешь, в Рязани иначе говорят? Сходи в собор, послушай. Кару божью смиренно воспринять зовут. Где ж тут сопротивление? Да и люду в Рязани сколько? Тьмы не наберется, часть перед приходом степняков по весям разбежится, часть с дружиной уйдет, кто останется?

Я вспомнила гордый ответ рязанцев, что лишь когда их в живых не будет, тогда все Батыю достанется, и усомнилась: