Девушке помогли подняться, быстро вытерли кровь на полу, принесли новую простыню. Но царица ванну принимать не стала, лезть в холодную воду не хотелось, а избиение рабыни почему-то не принесло облегчения, напротив, страшно захотелось плакать. А еще кушать…

Кийе возбужденно прошлась по комнате, остановилась перед стеной, расписанной сценой их с фараоном прогулки по саду. Художник попытался польстить фараону, изобразив того едва ли не Гором – рослым, стройным, в ответ Эхнатон не просто накричал на бедолагу, а выгнал того совсем, следующий мастер нарисовал пер-аа таким, каким тот сам себя видел. Вернее, таким, каким Эхнатон был в действительности, – с короткими ногами, широким бабьим задом, обвислым животом, словно это не Нефертити, а он рожал одну дочь за другой, длинным черепом и глазами, взгляда которых так боялись все. Кийе рядом выглядела стройной пышечкой.

А что теперь?

– Госпожа, теплая ванна готова, – перед ней согнулась, ожидая своей порции ударов, другая служанка.

Теплая вода, конечно, не подтягивала, зато хорошо расслабляла, и Кийе едва не заснула прямо в воде. Только остывающая вода вернула к действительности.

Руки массажиста-евнуха были сильными и ласковыми, иные не прикасались к благословенному телу царицы. Масла приятно пахли, к ним добавлялся запах из курильниц и жаровен. И снова Кийе потянуло в сон. Она почти заснула под пальцами раба, потому, когда тот все закончил, поднялась не сразу.

Конечно, она не слышала, как этот же раб ответил лекарю, ожидавшему за дверью:

– Никакой надежды… Все такое дряблое, точно это не молодая женщина, а много рожавшая. И жир проваливается ямками…

Лекарь вздохнул:

– Вряд ли это понравится пер-аа…

Казалось, он поймал нужный момент, переметнулся от прежней царицы к этой, старался быть полезным, холил и лелеял беременную супругу пер-аа. Правда, уже тогда он все чаще задумывался над ее все больше проявлявшейся излишней полнотой, но надеялся, что после рождения ребенка все пройдет, да и царица, родившая долгожданного наследника, могла себе позволить быть какой угодно, даже толстой.

Но все пошло не так, родилась очередная царевна, тело молодой царицы потеряло всякую привлекательность, и фараон больше ею не интересовался вовсе. Век царицы Кийе оказался слишком недолгим, если она не сможет срочно привести себя в порядок, то вообще вернется в гарем. И то в лучшем случае.

Лекарь попросил разрешения войти. Кийе, уже слегка одетая, согласилась.

Плюхнувшись на пол и подползая, лекарь успел заметить, что и ноги царицы тоже весьма прибавили в объеме.

– Я не буду принимать холодную ванну! – не давая ему произнести положенные слова приветствия и поклонения, заявила Кийе. Жестом остановила возражения и продолжила: – Я не буду больше голодать! Ты придумаешь средства, которые сгоняют лишнее тело без таких жестоких пыток! А если не придумаешь, то будешь выпорот при всех. Это для начала. А потом я прикажу истязать тебя другим в назидание. Иди!

Не дожидаясь, пока лекарь выползет из спальни, Кийе вдруг приказала:

– Принесите нормальный завтрак, и побольше, я сегодня голодна!

Слуги сочувствующе смотрели на лекаря, его ждала неминуемая гибель. Кушающая вволю царица растолстеет окончательно, какие тут могут помочь средства? Но во дворце каждый за себя, потому долго не жалели бедолагу-лекаря, бросились выполнять распоряжение царицы Кийе.

Пока Кийе рожала и немного приходила в себя, в Фивах умерла царица-мать Тийе.

Нефертити отправилась в Большой дворец. То-Мери, как всегда, при ней, напряженная, готовая к любым неприятностям. Сама царица, напротив, спокойна и величава.

Она ни взглядом, ни словом не попеняла фараону на свое положение, была приветлива и холодна.

– Надеюсь, пер-аа позволит мне с детьми съездить на погребение царицы?

У Эхнатона с утра отвратительное настроение, сильно болел правый бок, во время приступа в предыдущий день он прикусил язык, до сих пор кровило, во рту мерзкий привкус крови и еще чего-то… Фараон понимал, что хотя бы Нефертити стоит съездить на погребение царицы-матери, если уж он сам не может, но почему-то уперся:

– Только с младшими.

Нефертити спорить не стала, все равно Анхесенпаатон не поедет, а Меритатон неважно себя чувствует.

Поблагодарив, Нефертити поспешила удалиться. Общаться с мужем оказалось не слишком приятно. Под его глазами повисли огромные мешки, уродовавшие и без того не слишком красивые черты, кожа землистого цвета, видно, редко бывает в саду, уголки губ опустились вниз окончательно… И без того большой живот стал очень заметным, словно это не Кийе, а он выносил дочь, зад раздался, а кисти рук похудели, и пальцы окончательно стали похожи на паучьи лапки.

Но Нефертити больше ужаснуло другое: глаза пер-аа, которые она так любила, были совсем безжизненными, не поймешь, чего в них больше – привычного презрения или боли. Неужели ему так плохо из-за рождения очередной дочери?! Или болезнь все сильнее дает себя знать? Было еще что-то, чего она не могла уловить и что сильно беспокоило.

Нефертити шла по Большому дворцу привычными переходами и пыталась понять это неуловимое. Эхнатон ни словом не обмолвился о ней самой, не поинтересовался, как живет жена с дочерьми, словно выбросил из своей жизни окончательно. И вдруг ее словно обожгло понимание: Эхнатон почти не переводил взгляд! Он и обычно-то не слишком вращал глазами, а теперь они словно застыли. Почему?

Резко остановившись, Нефертити обернулась к Эйе, спешившему сзади. Царедворец приблизился к царице по ее знаку.

– Пер-аа стал плохо видеть?

– Да.

– Давно?

– В последние месяцы…

– Его… травят?

– Нет, царица, это болезнь.

– Он… он ослепнет совсем?!

Эйе только наклонил голову, кивая. Нефертити обуял ужас. Слепой фараон станет игрушкой в руках кого угодно, а наследника или соправителя у него нет! Вдруг пришло понимание, что именно об этом писала царица-мать в последнем к ней письме. Тийе сообщала, что нашла и соправителя, и наследника для своего сына. Тогда Нефертити удивилась: к чему кого-то искать, если Эхнатон еще молод и у него должен родиться сын?

Царица поняла, что все вопросы решатся только в Фивах, а потому решила отправиться туда раньше похорон и немного пожить на воле. Этому были очень рады То-Мери и малышки, возможность уехать куда- то пришлась им по душе.

А тогда, выйдя из тронного зала, Нефертити вдруг внимательно посмотрела на рослого раба-нубийца, стоявшего на страже покоя своего господина. Почему она никогда не обращала внимания на этих огромных воинов личной охраны фараона? Белое схенти, подвязанное поясом с позолотой, позолоченное же ожерелье, бронзовые щитки на суставах, бело-красный щит и черная, обильно умащенная кожа, блестящая в свете факелов, смотрелись вполне эффектно.

Охранник замер, не понимая, чего это царица уставилась на него. Этот воин служил недавно, уже после переезда Нефертити в малый дворец, потому относился к ней с некоторым пренебрежением, но все же перед ним стояла правительница, притом очень и очень красивая. А Нефертити неожиданно для себя… подмигнула воину и поспешила дальше, оставив того переваривать увиденное. Разноцветные ленты, прикрепленные к высокой синей короне, развевались от быстрого шага царицы.

Корабль осторожно повернул в канал, ведущий к пристани Малькатты. Нефертити не была в Фивах восемь лет и теперь с волнением смотрела на появившиеся вдали высокие стены храмов и дворцов. Вот она, Малькатта, где Неф родилась и выросла. Закрыв глаза, царица живо