– Нет, я. Вы, тетенька, должны дать согласие при сватовстве, как родственница, и убедить Пушкина забрать свой вызов, чтобы Жорж мог сделать мне предложение.
Екатерина Ивановна снова нюхала соль и обмахивалась веером.
– Да ты на что рассчитываешь? Он же тебя не любит.
– Зато я его люблю и буду любить всегда. Моей любви хватит на двоих. К тому же ребенок не должен родиться без отца…
Тетка долго сидела молча. Потом вздохнула:
– Вот то-то и оно… иначе и разговаривать бы не стала.
Но она не могла видеть никого из Пушкиных, не было сил смотреть им всем в глаза, таким бездумным, повязанным беспутством меж собой. Неужели Пушкин и… Азя?!
– С чего про Азю и Пушкина-то взяла?
Екатерина почти с видимым удовольствием рассказала историю с потерянным крестиком. Екатерина Ивановна снова качала головой:
– Беспутные, все как есть беспутные… Но ты хуже всех!
Но по ее тону Катя уже поняла, что помощь обеспечена. Не потому, что тетка горит желанием выдать племянницу замуж за Дантеса или сочувствует ей, а потому, что постарается скрыть семейный позор.
По этой же причине принялся помогать и Геккерн. Он увидел возможность спасти ситуацию и предотвратить дуэль. Для самой Екатерины это была единственная возможность выйти замуж за любимого человека, и она ею воспользовалась.
Жуковский метался между домами, улаживая и уговаривая…
Тяжелее всего было с Пушкиным. Услышав, что Дантес давно влюблен в Екатерину и намерен даже просить ее руки, поэт хохотал, как безумный:
– Да он просто трус!
Жуковский, уже знавший от Загряжской, в чем дело, попробовал урезонить друга:
– Да чем же это худо?
– Я подлецам своих своячениц не сватаю.
– Чем он подлец, тем, что волочился за твоей женой? Но ведь он и за свояченицей твоей волочился…
Пушкин помрачнел, даже многолетнему другу он не мог открыть правду, не мог сказать о странном свидании, сам Пушкин Наташе верил, но поверит ли Жуковский? От этого вранья было очень не по себе, брало зло. Рассказать об истинной причине вызова на дуэль значило опозорить собственную жену, а этого он сделать не мог. Не сказать – обмануть друзей.
Между честностью с друзьями и честью жены Пушкин выбрал жену. Друзья его не поняли и осудили, потому что его поведение без знаний подоплеки всего скандала выглядело просто нелепым, почти самодурством. После гибели Пушкина Вяземский найдет в себе силы признать, что они вовремя не поняли Пушкина и вместо протянутой руки осуждали.
Но тогда Жуковскому было не до того, он оказался просто принужден поведать правду.
– А… Загряжская знает?
– От нее и я узнал.
Пушкин был в бешенстве, он то метался по кабинету, то кричал, то рыдал от бессилия… Оказаться связанным с Геккернами вот такой тайной, даже двумя, которые он должен скрывать от всех…
– Позвать Екатерину?
– Нет! Нет, я ее убью! Поубиваю всех трех дур!
Понадобилось немало времени, чтобы Пушкин немного успокоился и смог обсуждать что-то. Но он уперся:
– Пусть делает предложение, тогда заберу свой вызов.
В ответ уперся Дантес: сначала отмена дуэли, потом предложение. Он не желал, чтобы само сватовство выглядело, как трусливое бегство от поединка. Жорж твердил, что готов драться, но, даже если останется жив, все равно женится на Катрин.
Пушкин снова хохотал:
– Так в чем же дело? Деремся, я его оставлю инвалидом, отстрелив то, что между ног, и пусть женится.
Но Жуковскому было не до смеха, он снова и снова убеждал Пушкина, ездил к Загряжской, к Геккернам, привлек Вяземского и даже Виельгорского. Но объяснить всем и все было невозможно, и без того уж весь Петербург волновался, забыв обо всех остальных событиях и сплетнях. Никто не мог понять, почему так упорствует Пушкин, разве не достаточно того, что Дантес женится на Катрин, которая вовсе не так хороша, как Натали, к тому же ей 28 лет и нет приданого.
Пушкин был в ужасе: Дантес в одночасье стал героем-рыцарем, который ради спасения чести своей Прекрасной дамы принес в жертву себя самого, согласившись жениться на некрасивой, почти нищей старой деве! И все в угоду ужасному ревнивцу-мужу. Не мог же Пушкин в салонах кричать, что рыцарь сначала обесчестил эту самую старую деву и пытался обесчестить его жену? Даже друзьям снова ничего сказать не мог. Жуковский, связанный словом, данным Загряжской, тоже молчал. А без знания подоплеки все выглядело просто самодурством.
Откровенно показать всем присланный диплом Пушкин тоже не мог – это унижение самого себя, к тому же письма анонимные, а стреляться из-за анонимных пасквилей значит признавать их справедливость. Куда ни кинь, всюду клин!
Пушкин скрипел зубами, искал повода снова сцепиться с Дантесом, это вывело из себя Жуковского, тот пригрозил прекратить свое участие в этом деле.
Прошли две недели, оговоренные между Пушкиным и Геккерном, Дантес был готов драться, Пушкин тоже. Уже даже назначены секунданты – Владимир Соллогуб и д’Аршиак…
Барон Геккерн снова заметался…
Вообще, для барона это было очень нелегкое время, он уже сотню раз пожалел, что согласился на каверзу, придуманную Полетикой. Сначала все казалось логичным: получив диплом и узнав от супруги о свидании (а если не скажет она сама, можно найти другой способ извести ревнивого поэта), Пушкин должен бы увезти свою красавицу в деревню или запереть дома надолго. Геккерн рассчитывал, что время лечит, и Дантес попросту забудет Натали, но он никак не ожидал ни ее полной откровенности, ни такого же полного доверия к ней мужа (какой же муж поверит, что, оказавшись наедине с таким красавцем, женщина устоит и не отдастся ему?), а главное – точного попадания со стороны Пушкина и его решимости драться.
У Дантеса в голове пусто: как бы тот ни любил карьеру и не испугался сначала, немного погодя он все же был готов стреляться. Но в планы Геккерна это не входило никак. И тут… узнав от Екатерины Гончаровой, что их близость с Жоржем дала свои плоды, барон сначала пришел в ужас. Еще одна Гончарова?! Черт бы побрал этих сестер! А уж глядя на некрасивую немолодую Катрин, он и вовсе не мог понять своего Жоржа, от этой-то ему что было нужно? Хотя, что нужно – понятно.
И вдруг барона осенило: это выход! Женитьба на Катрин – выход для Жоржа. Однако сам Жорж уперся: ни за что! На него пришлось не просто надавить, его пришлось принудить обещаниями всякой кары в случае отказа и всяческих благ (например, постоянно видеть предмет своей страсти на семейных вечерах). Геккерн привлек к убеждениям Екатерину. Можно только догадываться, какие чувства испытывала бедная влюбленная женщина, когда обещала:
– Я ни в чем не стану ограничивать вас, Жорж. Я не буду ревновать, вы вольны в своих поступках…
Конечно, она безумно ревновала, потому что не бывает любви без ревности, а Екатерина любила, но действительно терпела все выходки мужа и ради него пожертвовала всем: остальной семьей, уважением родных, знакомых, терпела насмешки и унижение, но никогда не жаловалась. Она принесла в жертву своей любви все, в том числе самое себя.
Дантес согласился, но теперь воспротивился Пушкин. По всеобщему мнению, поведение ревнивого мужа было просто самодурством. Жорж пожертвовал собой, пожизненно связав себя с некрасивой нищей старой девой, а Пушкин не желает поступиться малым, всего-навсего протянуть ему руку. И вдруг он позволил себя уговорить… Никто не понял почему.
