— Но Фонсо — парнишка, — закричал я. — При чем тут он?

— Для тебя мы все ребята, — ответила она. — Мы для тебя, как твой пес.

В тот вечер я больше ничего не добился. Пришли Фонсо, девушки, Дино. Мы болтали, слушали радио, кто-то пел. Появились новые лица. Семейная пара, пострадавшая от войны, знакомые Фонсо. Все что-то пили. Потом подошло время укладывать Дино, он убежал, Кате побежала за ним. Все его ловили, и в темноте кто-то назвал его «Коррадо». «Коррадо, — говорили они, — тот, кого зовут Коррадо, должен слушаться».

Как только Кате вновь вышла во двор, я подошел к ней. Она ничего не заподозрила. Возможно, подумала, что речь снова пойдет об Эльвире, недовольно посмотрела на меня и остановилась.

— Его зовут Коррадо, — сказал я.

Она поглядела на меня с недоумением.

— Это мое имя, — продолжил я.

Она повернула голову на свой привычный манер — дерзко и уверенно. Посмотрела на других и на столики в темноте. И испуганно прошептала: «Уходи, на нас смотрят».

Но я с места не сдвинулся. Она с шутливым вызовом спросила: «А ты не знал, что его так зовут?».

— Почему ты его так назвала?

Она пожала плечами и не ответила.

— Сколько лет Дино?

Она сжала мне руку и сказала: «Потом. Успокойся».

В тот вечер мы долго говорили о войне и воздушных тревогах. Друг Фонсо был ранен в Албании и рассказывал о том, что все уже давно знали: «Я решил жениться, чтобы спать в кровати, — говорил он, а теперь кровать уехала». Его жена: «Мы поспим и в лугах, будь молодцом». Я уселся около старухи, молчал и исподтишка поглядывал на Кате. Мне казалось, что ночь та же, что я вновь нашел Кате, что я разговаривал с ней и не знал, какая она. Каждый раз я бывал все более и более слеп. Мне понадобился целый месяц, чтобы понять, что Дино значит Коррадо. Какое лицо у Дино? Я закрывал глаза и не смог вспомнить его.

Я резко вскочил и зашагал по двору. «Ты меня проводишь?» — спросил я Кате, и она тотчас поднялась. Я шел, меня мутило. Все, моя жизнь разрушена. Я чувствовал себя, как в бомбоубежище, когда дрожат своды. «Я мог еще сделать так много!» — кричал кто-то внутри меня.

Мы шли в темноте. Кате молчала, не нарушая тишины. Она взяла меня под руку, споткнулась и тихо сказала: «Держи меня». Я ее схватил. Мы остановились.

— Коррадо, — промолвила она. — Я поступила плохо, дав Дино это имя. Но видишь ли, это не имеет значения. Мы его никогда так не называем.

— Тогда почему ты его так назвала?

— Я еще продолжала любить тебя. Ты не знаешь, что я тебя любила?

«В этот час, — подумал я, — ты мне уже об этом сказала».

— Если ты меня любишь, — резко сказал я и сжал ее руку, — чей сын Коррадо?

Она молча вырвалась. Она была сильнее меня. «Не беспокойся, — проговорила она, — тебе не надо бояться. Это был не ты».

В темноте мы посмотрели друг на друга. Я чувствовал себя разбитым, весь вспотел. В ее голосе таилась насмешка.

— Что ты сказал? — быстро спросила она.

— Ничего, — ответил я, — ничего. Если ты меня любишь…

— Я больше не люблю тебя, Коррадо.

— Если ты назвала сына моим именем, как ты могла заниматься той зимой любовью с другим?

В темноте я справился со своим голосом, я смирился, я чувствовал себя великодушным. Я говорил с прежней Кате, с отчаявшейся девушкой.

— Это ты занимался со мной любовью, — спокойно ответила она, — а я для тебя ничего не значила.

Это было совсем другое, но что я мог ей сказать? Мне оставалось только возмутиться. Что я и сделал. Она ответила, что можно заниматься любовью и думать совсем о другом. «Ты это умеешь, — повторила она, — ты никого не любишь, но любовью занимаешься со многими».

И вновь, смирившись, я сказал, что уже давно не думаю об этом.

А она опять повторила: «Ты это делал».

— Кате, — я не на шутку разозлился, — по крайней мере скажи мне, кто это был.

Она снова улыбнулась и снова ничего не сказала. «Я тебе уже рассказала о своей жизни в эти годы. Я всегда много работала и билась головой о стену. Первое время было плохо. Но у меня был Дино, и я не могла думать о глупостях. Я вспоминала о том, что ты мне как-то сказал, что жизнь имеет значение только тогда, когда живешь для чего-нибудь или для кого-нибудь…»

И этому я ее научил. Это были мои слова. «Если тебя спросят, для кого ты живешь, — кричал я тогда, — что ты ответишь?».

— Значит, ты меня не презираешь, — улыбнувшись, пробормотал я, — ведь между нами было и что- то хорошее? О тех временах ты думаешь без злости?

— В те времена ты не был злым.

— А теперь — да? — удивился я. — Теперь я вызываю у тебя отвращение?

— Теперь ты страдаешь, и мне тебя жаль, — серьезно сказала она. — Ты живешь один с собакой. Мне тебя жаль.

Я озадаченно посмотрел на нее. «Я больше не добрый, Кате? И с тобой я не такой добрый, как тогда?».

— Не знаю, — сказала Кате, — ты добрый, не желая того. Ты никому не мешаешь, но и ни с кем не сходишься. У тебя никого нет, ты даже не сердишься.

— Я рассердился из-за Дино, — выпалил я.

— Ты никого не любишь.

— Я должен поцеловать тебя, Кате?

— Глупый, — все так же спокойно сказала она, — я не об этом говорю. Если бы я захотела, ты бы уже давно меня целовал. — Минуточку помолчала и продолжила: — Ты как мальчишка, высокомерный мальчишка. Из тех мальчишек, которые, если их коснется беда, если они чего-то лишатся, то не хотят, чтобы об этом говорили, чтобы знали, как они страдают. Поэтому мне тебя жаль. Когда ты разговариваешь с другими, Коррадо, ты всегда злой, ехидный. Ты боишься, Коррадо.

— Это война, это бомбежки.

— Нет, это ты, Коррадо, — сказала Кате. — Ты так живешь. А теперь у тебя страх из-за Дино. Ты боишься, что он твой сын.

Нас позвали со двора. Позвали Кате.

— Возвращаемся, — покорно ответила Кате. — Успокойся. Никто не нарушит твой покой.

Она взяла меня за руку, и я ее остановил. «Кате, — сказал я, — если Дино мой сын, я хочу на тебе жениться».

Она, не смутившись и не засмеявшись, глянула на меня.

— Дино мой сын, — спокойно сказала она. — Пошли.

Я еще одну ночь провел так же, как и первую, когда вновь нашел Кате. На этот раз Эльвира уже давно лежала в кровати. Теперь, когда я дни и ночи проводил на холме, она знала, что я в безопасности и позволяла мне развлекаться. Она только подшучивала надо мной, что я, погрузившись в свои мхи и полевые занятия, не знал названий цветов в ее саду. Например, о каких-то ярко-красных и мясистых я ничего не мог ей рассказать. Когда она об этом говорила, у нее смеялись глаза.

— Плохие мысли, — сказал я ей, — становятся цветами. И ни одно название для них не годится.