Америке тюрьмы теплые и удобные, и в них кормят три раза в день и даже дают мясо.

— У них, наверное, миллионы совершают преступления, чтобы попасть в тюрьму, — сказал пораженный Натан.

Сам он стал регулярно есть мясо только после того, как попал на службу в КГБ. Мясо — еда для правящей коммунистической верхушки, а не для масс.

— Да, здесь миллионы преступников, — подтвердил Спеск. — Но я бы хотел предостеречь тебя: не вздумай совершить преступление, чтобы попасть в одну из их тюрем. Мы можем обменяться заключенными с американцами, и тогда ты попадешь в обычную советскую тюрьму. И еще — тебя может ждать смерть. Причем, как предателя — совсем не легкая и не быстрая.

Натан заверил Спеска, что вовсе не собирается стать предателем.

— И вот, Натан, мы подходим к вопросу, почему я лично оказался здесь. Ты, наверное, думаешь: какие дураки эти американцы. Так оно и есть. Они ужасные дураки. Если убедить американцев, будто что-то является высоко нравственным, они за это готовы перерезать себе глотку. Ну, конечно, если их кто-то не остановит.

— Кто? — вопросил Натан.

Он сидел на заднем сиденье машины, припаркованной под метромостом. Высоко над головами проносились поезда. В некоторых американских городах поезда метро ходят не под землей, а над землей. И каждый раз, когда над головой грохотал поезд, Натан вздрагивал, потому что боялся, как бы мост не упал вместе с поездом. В Москве часто рушатся целые здания, так почему бы не свалиться этому поезду, который грохочет и трясется?

— Мы, — ответил Спеск. — Мы их остановим. Видишь ли, наши генералы не хотят, чтобы капиталисты сами перерезали себе глотку, потому что тогда в наших генералах не будет никакого проку. Они бы хотели, чтобы все выглядело так, будто их руки лежат на бритве. И для этого им постоянно нужно что-то делать, но всякий раз, как они что-то сделают, капиталисты кажутся умнее их. Потому-то мы и приехали в Америку и оказались в Бронксе, в этой трущобе.

— По мне, это вполне нормальное место, — заявил Натан.

Магазины работали, витрины ломились от товаров, по улице шли очень приличные люди — в одежде без заплаток и в обуви, не подвязанной веревками.

— По американским стандартам — это трущобы. Есть, правда, места и похуже, но это неважно. Я приехал сюда лично по одной простой причине. Если бы я отдал все на откуп нашим генералам, то они бы написали отчеты, где было бы много слов и мало смысла, а потом — независимо от того, что бы на самом деле произошло, — получилось бы так, что они все предвидели заранее. Наши генералы такие же дураки, как и американские. По правде говоря, их просто не отличить друг от друга. Генерал — он и в Африке генерал, и поэтому, когда генерал сдается в плен, победитель приглашает его на ужин. Все они одного поля ягоды. И вот мы с тобой приехали сюда, чтобы выяснить, из- за чего же поднялась вся эта суматоха, а когда во всем разберемся и решим, что надо делать, то вернемся на родину и оба станем героями Советского Союза. Понял?

— Да, — обрадовался Натан. — Героями.

Он думал, как было бы здорово выстрелить вверх, в проходящий поезд, и попасть кому-нибудь в колено или в пах. Попасть в пах — великолепно, только вот люди после этого редко умирают. А пистолет по-прежнему у полковника. Но он вернет его, как только они встретят налетчиков.

— Налетчик! — радостно заорал Натан, указывая пальцем на человека в синей униформе, в белых перчатках и со свистком во рту.

Он стоял на середине очень широкой улицы, по обеим сторонам которой возвышались огромные здания. Великолепная мишень. У него даже была на груди блестящая звездочка. Натан вполне мог бы с такого расстояния всадить пулю прямо в эту звездочку.

— Нет, это не налетчик, а ниггер-регулировщик, — возразил Спеск. — Но чернокожие американцы не любят, когда их называют ниггерами.

— А как бы они хотели, чтобы их называли? — спросил Натан.

— Как когда. Зависит от времени. Сначала слово «негр» считалось хорошим, а «чернокожий» — плохим. Потом, наоборот, «чернокожий» стало хорошим словом, а «негр» — плохим. Потом хорошим стало «афро-американец». Слово «ниггер» негры никогда не любили. Однако очень многие налетчики черные. Я бы сказал — большинство.

— А что, разве расистская полиция не стреляет в черных афро-американских ниггеров? То есть в негров.

— Очевидно, нет, — ответил Спеск. — А то бы не было проблемы преступности.

— Ненавижу расистов, — заявил Натан.

— Это хорошо, — одобрил Спеск.

По его расчетам, здание, которое они искали, должно было находиться чуть ближе к Манхэттену, центральному району Нью-Йорка, но все же не в центре, а в этом окраинном районе под названием Бронкс.

— А еще я ненавижу африканцев. Они черные и мерзкие. Мне блевать хочется, когда я вижу что-то такое гадкое и черное, — сказал Натан и сплюнул в окно. — Со временем социализм покончит с расизмом и с черными.

Когда Спеск увидел щит с желтыми полосами, перегораживающий дорогу, он понял, что находится недалеко от цели. Он не стал подъезжать ближе, а развернул машину и, съехав с магистрали, направился окольным путем. Если информация полковника была верна, то каждый, кто проезжал мимо таких преград, попадал в поле зрения ничем не примечательного, но вооруженного до зубов человека, лениво слонявшегося поблизости. Кроме того, всех проезжающих фотографировали, а кое-кого даже останавливали и допрашивали.

В Америке есть и другие способы проникнуть туда, куда вам надо. Вовсе не обязательно держать высокооплачиваемых агентов, которые будут с риском для жизни просачиваться сквозь все защитные сооружения. Все можно сделать дешевле и проще. В Америке вовсе не обязательно все время играть в шпионов.

И вот, когда Спеск увидел на обочине аккуратные контейнеры с мусором, он понял, что нашел достаточно безопасное место для парковки. Он отыскал поблизости бар и велел Натану не открывать рта.

Сам Спеск одинаково хорошо владел и русским, и английским. Сразу после второй мировой войны КГБ организовал специальные детские сады, в которых дети практически одновременно учились говорить по-русски и по-английски или по-китайски. Таким образом, они учились не только говорить без акцента, но и думать на двух языках. Как оказалось, дети могут научиться точно воспроизводить любые звуки, тогда как взрослые — только те, что усвоили в детстве. Все это означало, что Спеск вполне мог войти в «Бар Винарского», что на Гранд-конкорс в Бронксе, и по его произношению никто бы не заподозрил, что он родом не из Чикаго.

И вот он заказал пива и поинтересовался, как дела, приятель, и ух ты, приятель, какой шикарный у тебя бар, и, кстати, что это за баррикады в желтую полоску в противоположном конце улицы?

— Здания. Сносят. Там ниггеры, — ответил бармен, говоривший по- английски далеко не столь чисто, как Спеск.

— А с какой это стати они сносят здание, дружище, а? С чего бы это? — спросил Спеск — ни дать ни взять выпускник колледжа Дугласа Макартура, зарабатывавший себе на учебу продажей «Чикаго трибюн».

— Сносят. Политики. Сносят — потом строят.

— Ну, и что дальше?

— А ничего. Люди с «пушками». Думаю, наркотики. Ищут. Наверное, героин, — сказал бармен.

— И много их там?