Когда Джеймс Орайо Филдинг смотрел на людей, они казались ему простыми букашками. От букашек люди отличались лишь тем, что дрожали и плакали, либо старались скрыть ужас, когда Филдинг выгонял их с работы или предупреждал, что может их уволить. Когда он давил настоящих букашек, от них оставалось мокрое, грязное пятно. И его слуге Оливеру приходилось счищать это пятно ногтем большого пальца. Джеймс Орайо Филдинг спрашивал Оливера:

— Тебе не противно, Оливер? Тебя не тошнит, когда твои пальцы прикасаются к этим раздавленным букашкам?

Обычно Оливер отвечал так:

— Нет, мистер Филдинг. Мой долг — выполнять все ваши пожелания.

— А если я прикажу тебе съесть это?

— Я сделаю все, что вы пожелаете, мистер Филдинг.

— Тогда ешь, Оливер.

Джеймс Филдинг внимательно смотрел, как Оливер ел, и проверял после этого его руки, чтобы убедиться, что тот не спрятал остатки насекомого в рукав или каким-то другим способом не обманул своего хозяина.

— Все люди просто букашки, не правда ли, Оливер?

— Да, мистер Филдинг.

— Сегодня я хочу быть в сером.

— Хорошо, мистер Филдинг.

Ожидая Оливера с одеждой, Джеймс Филдинг смотрел на открывающуюся из громадного окна величественную панораму Скалистых гор, белоснежные вершины которых тянулись влево до Мексики и вправо — до Канады. Филдинги были одним из самых старинных семейств Денвера, что в штате Колорадо. По отцовской линии они происходили от английской, а по материнской — от французской аристократии, хотя поговаривали, будто чистоту породы в свое время несколько подпортил некий индеец из племени Арапахо, и эта порча больше всего проявилась в Джеймсе Орайо Филдинге, владельце многочисленных ранчо Филдинга, сахарных заводов Филдинга и корпорации «Предприятия Филдинга», которой принадлежали фабрики в Нью-Мексико и в Техасе. Правда, о последних в Денвере знали лишь немногие. Джеймс Филдинг на эту тему предпочитал не распространяться.

Встав на колени, Оливер расправил в вытянутых руках серые брюки из мягкой фланели, чтобы мистеру Филдингу было удобнее всунуть в них ноги. Затем он натянул на мистера Филдинга итальянские ботинки, надел белую поплиновую рубашку, завязал принстонский галстук мистера Филдинга в черную и оранжевую полоски, опустил в карманчик серого жилета мистера Филдинга ключ с монограммой «Фи, Бета и Каппа» — знак принадлежности к привилегированному обществу студентов и выпускников колледжей, застегнул до пояса пуговицы на жилете мистера Филдинга. Когда поверх жилета был надет серый пиджак, настало время дать мистеру Филдингу возможность обозреть себя в зеркале. Зеркало было в полный рост, в серебряной раме и передвигалось на колесиках. Оливер выкатил его на середину гардеробной мистера Филдинга.

Филдинг посмотрел в зеркало. Перед ним был сорокалетний мужчина, аристократического вида, с точеным прямым носом, твердой линией рта, явно неспособного солгать, и с мягким невозмутимым взглядом голубых глаз. Шатен без признаков седины в мягких пышных волосах, которым Оливер тут же умело придал изысканную небрежность. Филдинг изобразил на лице искреннюю озабоченность и решил, что именно это выражение будет сегодня, пожалуй, самым уместным.

В точности это выражение лица он использовал в тот же день в Эль-Пасо, когда сообщал профсоюзным делегатам, что вынужден закрыть расположенную в этом городке фабрику по производству кабеля.

— Издержки, джентльмены, просто не позволяют мне продолжать это дело.

— Но вы не можете поступить так с нами, — воскликнул представитель профсоюза. — Само существование 456 семей зависит от работы на вашем предприятии.

— Вы, надеюсь, не думаете, что я закрываю фабрику только для того, чтобы полюбоваться мучениями этих семей? — спросил Филдинг, придав лицу то самое выражение, которое подыскал перед зеркалом у себя в Денвере. — Если хотите, джентльмены, я могу лично объяснить сложившуюся ситуацию членам вашего профсоюза.

— И вы можете встать перед ними и объявить, что они будут уволены? И это при нынешнем кризисном состоянии экономики? — спросил профсоюзный деятель дрогнувшим голосом и зажег новую сигарету: предыдущая, недокуренная, догорала в пепельнице.

Филдинг внимательно наблюдал за ним.

— Да, конечно, — ответил Филдинг. — Я считаю, что вам следует пригласить на эту встречу и членов семей рабочих.

— Сэр, — обратился к Филдингу юрист компании, занимавшийся делами этой фабрики. — Вам не нужно этого делать. Это не входит в ваши обязанности. Это целиком дело профсоюза.

— Я хочу этого, — сказал Филдинг.

— А если мы пойдем на снижение заработной платы? — спросил профсоюзный лидер. — По всем статьям?

— Гм, — пробормотал Филдинг и велел принести ему ведомость о прибылях и убытках предприятия.

— Гм, гм, возможно... — сказал он, наконец, после изучения документа.

— Да? Ведь да? — воскликнул профсоюзный руководитель.

— Возможно. Только возможно, — ответил Филдинг.

— Да! — настаивал профсоюзный деятель.

— Мы можем прямо здесь, на фабрике, оповестить людей о закрытии предприятия. Вы успеете собрать здесь всех через два часа? Мне известно, что почти все рабочие находятся сейчас в помещении профсоюза.

— Думаю, успеем, — сказал совершенно подавленный профсоюзный деятель.

— Может быть, за эти два часа я смогу что-нибудь придумать. Идет?

— Но что?! — воскликнул профсоюзный делегат с робкой надеждой в голосе.

— Я пока не уверен, — сказал Филдинг, — сообщите им только, что речь, видимо, пойдет о закрытии предприятия, а к вечеру я, может быть, что-нибудь и придумаю.

— Мне нужно знать что, мистер Филдинг. Я не могу возбуждать у них надежды, не имея серьезных оснований.

— Ну, так не возбуждайте у них никаких надежд, — сказал равнодушно Филдинг и отправился в сопровождении юриста обедать в свой любимый ресторанчик в Эль-Пасо. Там они заказали морских моллюсков oreganato, омара fra diabolo, а к ним заварной крем zabaglione. Во время обеда Филдинг показывал юристу фотографии голодающих. Он сделал эти снимки в Индии, где изучал бедственное положение индусов по поручению Денверского отделения всемирной благотворительной организации «Добрые дела».

Совершенно потерявший аппетит юрист корпорации спросил Филдинга, что тот дал одному из изображенных на снимках детей, ребенку, с выступающими ребрами, ввалившимися глазами и вздувшимся от голода животом.

— Я дал одну пятидесятую при диафрагме 4,5. На фотопленке «Plus-X», — ответил Филдинг, макая золотую хрустящую корочку свежего итальянского хлеба в острый красный соус на тарелке с лобстером. — А вы что, не собираетесь отведать scungilli?

— Нет, нет. Не сейчас, — ответил собеседник.