мясоторговой базы были друзья Джима Хардести, а не он сам. Однако если кто-то сочтет, что они – всего лишь подставные лица, так ведь это, извините, надо еще доказать!

Стабильно высокие прибыли Джима Хардести гарантировала неспособностью конкурентов тягаться с ним. Он прекрасно знал свое дело и мог без труда доказать любому владельцу ранчо или скотобойни, или торговой базы, что, пытаясь сбить цены на продукцию Джима Хардести, они прежде всего затягивают петлю на собственной шее. Если попадался упрямец, не желавший или не способный согласиться, то друзья Джима Хардести помогали ему это уразуметь. В беседе с глазу на глаз. А среди людей посвященных слышались мрачные намеки: мол, если хочешь полноценный гамбургер, не заказывай его у Джима Хардести.

Конечно, это не касалось Джима Хардести непосредственно, поскольку между ним и гамбургерами было много слоев персонала, и к тому же Большой Джим, как известно, лишь однажды прибег к насилию, да и то потому, что какой-то тип осмелился сквернословить в присутствии дам. Он тогда пустил в ход кулаки и только. Да, господа, ничего не скажешь, Джим Хардести настоящий мужик. Соль земли!

Поэтому можно понять удивление работников ранчо, когда, провозгласив тост «за прекрасных работяг, на которых можно во всем положиться!», он вдруг откинулся назад и потерял сознание. Да он мертв! Сердечный приступ? Постойте, дайте-ка понюхать бокал. Его отравили! Кто ставил на стол выпивку? А ну тащите сюда повара!

Когда повару накинули на шею веревку, он, дрожа от страха, признался, что это он отравил Хардести. Сделал он это ради того, чтобы расплатиться с многочисленными долгами. Обнажив свою татуированную руку, он указал на многочисленные следы уколов и объяснил, что пристрастился к героину, залез по уши в долги, а двое незнакомцев пообещали не только оплатить его долги, но и снабжать его всю оставшуюся жизнь героином, если он отравит Хардести.

– Снять с него живьем шкуру! – закричал один из рабочих, размахивая длинным охотничьим ножом.

– Постойте! Надо же поймать тех двоих. Пока их не поймаем, нельзя его убивать.

Дрожащего и плачущего повара привели к шерифу, который сказал, что допросит его, составит точное описание тех двоих и объявит их розыск.

Тех двоих повар еще раз увидел в ту же ночь в своей камере. На них была полицейская форма штата Вайоминг, а разговаривали они со смешным акцентом и интонацией жителей восточных штатов. Что делали тут эти двое невысоких, приземистых мужчин, похожих на двустворчатые металлические шкафы для хранения документов? Были ли они действительно полицейскими штата Вайоминг; которым поручено отвезти его в тюрьму?

Повар получил ответ на интересовавший его вопрос в придорожной канаве. Один из: полицейских приставил револьвер к голове повара и нажал на спусковой крючок. Повар не слышал выстрела – его барабанные перепонки оказались на территории соседнего графства.

А тем временем Николас Парсоупоулюс, резвясь на пороге своего шестидесятилетия с четырьмя девицами из кордебалета в гигантской ванне в собственном доме в Лас- Вегасе, решил глотнуть отличного вина. Только спустя полчаса девушки сообразили, что он мертв.

– Мне показалось, что он как-то изменился что ли, – объясняла блондинка. – Стал приятнее, чем обычно.

В ходе расследования обстоятельств его смерти выяснилось, что Парсоупоулюс был важнейшим звеном в преступном бизнесе и контролировал вербовку и поставку проституток в бордели и притоны на всей территории страны – от побережья до побережья. Его отравили.

Круглое лицо инспектора Макгарка светилось радостью. Вайоминг – хорошо! Лас-Вагас – тоже хорошо! Он подошел к карте США, висевшей на стене его кабинета в здании Управления полиции Нью-Йорка. Вдоль восточного побережья в карту были натыканы булавки с круглыми красными головками. Взяв из коробки еще две, Макгарк воткнул одну из них в Вайоминг, другую – в Лас-Вегас. Вернувшись к столу, он снова взглянул на карту.

Это были первые операции, предпринятые за пределами восточных штатов, и проведены они были без сучка и задоринки. Те, кто убил Хардести, уже успели вернуться и в положенное время заступить на дежурство в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Те, кому было поручено расправиться с Парсоупоулюсом должны по идее, двигаться сейчас в патрульной полицейской машине по улицам Бронкса. Расчеты по времени были безукоризненны. Проблемы технического обеспечения, своевременного выхода людей на цели и возвращения, их обратно были решены без каких-либо затруднений. Теперь ничто не может остановить наступление тайной полицейской армии.

Но самое главное было впереди.

Никто и никогда не возводил фундамент власти исключительно с помощью силы. За демонстрацией силы должно последовать что-то еще. Макгарк порылся в стопке лежавших перед нии на столе бумаг и выудил несколько листков с текстом, отпечатанным крупным, как в заголовках, шрифтом. Это была речь, и в ней содержалось то, что последует за убийствами. Вопрос состоял в том, кто выступит с этой речью. Как Макгарк ни старался, он не мог назвать кого-то, кто подходил бы для этой цели. Если бы Даффи обладал здравым смыслом и если бы не сгубил его этот фордхемовский вздор, если бы, он вместо этого почаще ходил в храм Иоанна Крестителя, где люди меньше всего интересуются книгами, особенно всей этой либеральной мутью, то он мог бы сгодиться на это. Но конгрессмен Даффи был мертв.

Макгарк стал читать строчку за строчкой.

'Вы называете себя нью-йоркцами и думаете, что живете в городе, причем в одном из великих городов мира. Но это не так. Вы живете не в городе, вы живет в джунглях. Вы испуганно забились в свои пещеры и не смеете выйти на улицу, потому что боитесь зверей. Так позвольте мне сказать вам: «Это ваши улицы, это ваш город, и я намерен вернуть его вам!»

Не вы, а звери окажутся в клетках. Не вы, а звери будут бояться показаться на улице. Звери будут знать, что это – город для людей, а не для диких зверей. Кто-нибудь, несомненно, назовет меня расистом. Но кто больше всех страдает от преступников? Чернокожие. Люди, старающиеся воспитывать своих детей так, как воспитываются все другие дети. Вы понимаете, о ком я говорю. Я говорю о добрых честных чернокожих, таких как дядя Том, потому что они не хотят жить в джунглях.

Я говорю и от их имени, так как знаю, что и они отвергают обвинение в расизме. Если я говорю, что самый маленький ребенок сможет спокойно, ничего не опасаясь, разгуливать по этому городу, то разве это расизм? Если я не хочу, чтобы моего или вашего ребенка изнасиловали на большой перемене в школе, разве это расизм? Если мне надоели призывы поддержать тех, кто не выполняет своих обещаний и угрожает мне, когда я прошу прибавки к жалованью, разве это расизм? Я говорю «нет», и все честные граждане – белые и черные – громогласно заявляют вместе со мной: «НЕТ!» Суть нашей программы, нашей платформы в следующем:

«Мы говорим „нет“ зверям. Мы говорим „нет“ бандитам. Мы говорим „нет“ злодеям и растлителям, шныряющим по нашим улицам. И мы будем говорить им „нет“ до тех пор, пока не искореним всех до единого». Слова речи явственно звучали в голове инспектора Макгарка. Он внимал им с таким напряженным искренним вниманием, что понял: только один человек сможет прочитать их как надо, и этот человек – майор Уильям Макгарк из Нью-Йорка. «Покажем им, что это возможно в масштабе города. Покажем им, что это возможно и в масштабе штата. А потом – и в масштабе всей страны. А если так…»

Макгарк включил аппарат внутренней связи.

– Слушаю вас, инспектор, – послышался женский голос.

– Достаньте, пожалуйста, мне глобус, хорошо?

– Да, инспектор. С капитаном Милкеном пришел джентльмен, который хотел бы с вами поговорить.

– Ах, да, тот самый… Пусть войдут.

– И чем же занимается Римо Бедник?