оснащении нашего маленького убежища.
– Ты по-прежнему встревожен, дорогой Робин, – нейтральным тоном сказала она.
Я обдумал ее слова.
– Наверно, – сказал я в качестве первого приближения к тому, что было бы гораздо более энергичным выражением, если бы я захотел.
– Хочешь поговорить?
– Хочу, – ответил я. Неожиданно вся моя сонливость пропала. – Я хочу быть счастлив. Почему это так трудно?
Эсси наклонилась и коснулась моего лба губами.
– Понятно, – сказала она. И замолчала.
– Ну, я хотел сказать, – продолжал я спустя несколько мгновений, – что не знаю, что нас ожидает.
– Но мы ведь никогда этого не знали, верно?
– Может, именно поэтому, – продолжал я гораздо громче, чем собирался, – я никогда не бываю счастлив.
В ответ я получил молчание. Когда говоришь в мегабитном режиме, даже двадцатая доля миллисекунды – значительная пауза, а эта была значительно дольше. Потом Эсси встала, подобрала с пола у кровати платье и оделась.
– Дорогой Робин, – сказала она, садясь на кровать и глядя на меня. – Я думаю, долгий полет плохо на тебе отразился. У тебя слишком много времени быть глупым.
– Но у нас ведь нет выбора. Вот в том-то и дело: у меня никогда не бывает выбора!
– Ага, – сказала она, кивнув. – Мы подошли к самому сердцу вопроса. Откройся. Скажи мне, в чем дало.
Я не ответил. Вернее, ответил электронным эквивалентом раздраженного фырканья. Конечно, она этого не заслужила. Она постаралась быть любящей и доброй, и я не должен становиться вредным.
Но именно так я себя чувствовал.
– Говори, черт возьми! – рявкнула она.
Я рявкнул в ответ:
– Дьявольщина! Ты задаешь глупые вопросы! То есть я хочу сказать, что ты сама истинная любовь и я тобой восхищаюсь, но... но... но, Боже, Эсси, как ты можешь задавать такие вопросы? В чем дело? Ты хочешь сказать, что хоть в опасности вся вселенная, хоть я недавно умер – снова! – и очень вероятно скоро умру навсегда, потому что мне придется выступить против того, о чем я и думать не хочу, хотя у меня было две жены, хотя я реально не существую и все прочее... я не должен думать? Как вам нравится пьеса, миссис Линкольн? [намек на театральный спектакль, во время которого в присутствии жены застрелили президента Линкольна]
– О Робин, – в отчаянии сказала она, – ты даже выразиться не можешь правильно!
Она застала меня врасплох.
– Что?
– Пункт первый, – заговорила она резко и деловито. – У тебя не было двух жен, конечно, если суд не решит, что мой оригинал и я, которая только что с таким удовольствием занималась с тобой любовью, это разные жены.
– Я хотел...
– Я отлично знаю, что ты хотел, Робин, – твердо сказала она. – Хотел сказать, что любишь меня и любишь Джель-Клару Мойнлин, которая время от времени снова показывается, чтобы напомнить тебе о себе. Мы с тобой обсуждали это раньше. Это не проблема. У тебя только одна жена, которая имеет значение, Робинетт Броадхед, а именно я, портативная Эсси, С. Я. Лаврова-Броадхед, которая ни в малейшей степени не ревнует тебя к этой женщине Мойнлин.
– Это не реаль... – начал я, но она махнула, чтобы я замолчал.
– Во-вторых, – твердо продолжала она, – беря в обратном порядке... нет, на самом деле беря первый пункт как второй в настоящем обсуждении...
– Эсси! Ты меня позабыла...
– Нет, – ответила она, – я тебя никогда не забываю, ты меня тоже. Это подпункт первого пункта, которым мы займемся в третьему Обрати внимание! Что касается угрозы всей звездной вселенной, то да, такая проблема существует. Это серьезная проблема. Но мы стараемся справиться с ней, как можем. Теперь. Остается один пункт, может, пятый или шестой в первоначальной последовательности, я забыла...
Я начал улавливать ее ритм.
– Ты имеешь в виду тот факт, что мы на самом деле не существуем, – с надеждой сказал я.
– Совершенно верно. Рада, что ты не отстал, Робин. Мы не мертвы, ты знаешь; не забывай об этом. Мы просто лишены тел, а это совсем другое дело. Мы больше не плоть, но мы очень-очень живы. И ты только что продемонстрировал это, черт возьми!
Я тактично ответил:
– Это было замечательно, и я знаю, что ты говоришь правду...
– Нет! Ты этого не знаешь!
– Что ж, знаю с точки зрения логики. Cogito ergo sum [я мыслю, следовательно, я существую (лат.) – выражение французского философа Рене Декарта], верно?
– Совершенно верно!
– Трудность в том, – с жалким видом сказал я, – что я никак не могу этого интернализировать.
– Ага! – воскликнула она. – О! Понимаю! «Интернализировать», вот как? Конечно, интернализировать. Вначале у нас Декарт, а теперь этот психоаналитический вздор. Это дымовая завеса, Робин, за которой настоящая тревога.
– Но разве ты не понимаешь...
Я не закончил, потому что она рукой зажала мне рот.
Потом встала и направилась к двери.
– Дорогой Робин, даю тебе слово, я понимаю. – Взяла мою одежду, лежавшую на кресле у двери, и повертела в руках. – Видишь ли, тебе сейчас нужно говорить не со мной, а с ним.
– С ним? С кем это?
– С психоаналитиком, Робин. Вот. Надевай.
Она бросила мне одежду, и пока я ошеломленно выполнял ее распоряжение, вышла, оставив дверь открытой, и чуть позже в ней показался пожилой мужчина с печальным лицом.
– Здравствуйте, Робин. Давно мы в сами не виделись, – сказала моя старая медицинская программа Зигфрид фон Психоаналитик.
– Зигфрид, – сказал я, – я тебя не вызывал.
Он кивнул, улыбаясь, идя по комнате. Опустил шторы, пригасил свет, превращая спальню из любовного гнездышка с некое подобие его старого помещения для консультаций.
– Ты мне даже не нужен! – закричал я. – К тому же мне нравилось помещение в прежнем виде!
Он сел на стул у постели, глядя на меня. Как будто ничего не изменилось. Да и кровать больше не предназначена для любовной игры, теперь это была кушетка боли, на которой я провел столько мучительных часов. Зигфрид невозмутимо сказал:
– Поскольку вы совершенно очевидно нуждаетесь в освобождении от
