Зона охвата излучения — несколько тысяч километров, — сказал Говоров, смотря мимо меня.

Я знал, почему он не смотрит на меня, я знал. Он умолчал о том, что же еще люди нашли на Лиде. Он не хотел мне этого говорить, но я мог себе представить, что они могли там найти, возле Ловушки. Я очень хорошо представил это себе и отогнал эту безумную картину из своего воображения. Я знал, почему еще он молчит. Его молчание было целой речью: «Тебе повезло, парень. Ты остался в живых, но ты остался в живых один. Тебе очень повезло, что ты остался в живых. Остальные... А что остальные? Погибли, когда взорвался корабль? Погибли в спасательных капсулах, которых догнала ударная волна? Изжарились в огне притянувшей их звезды? Безмолвными замороженными мумиями болтаются в этих чертовых капсулах на орбитах никому неизвестных планет? Продолжают лететь в неизвестность, в никуда, в пустоту? Остались умирать на вычищенной Формикой твоей родной планете? Очнись, парень, ты один. Все твои друзья, любимые, знакомые и незнакомые люди остались только в твоей голове. Сколько их там было? Триста тысяч, четыреста, пятьсот, может быть, больше? Смирись, парень. Я только сказал тебе факты, твое дело жить с этим».

А я, также молча отвечал ему: «Да, возможно ты прав, профессор. Возможно, что ты прав. Возможно, что все они погибли. Возможно, что все они остались только в моей голове, в моей душе и в моем сердце. Возможно. А может быть, их вытащили из такой же капсулы где-то там, на другой планете. Может быть, другие добрые люди, такие как док, вылечили их. Может быть, такие же полицейские, как Томпсон, сказали им, куда они прилетели. Может быть, такие же люди, как ты, Худой, обследовали их капсулу и сказали им: „Да вам просто повезло, ребята. Вы остались в живых“. Может быть, такие же ученые, как ты сидят, напротив них и говорят им те же вещи, что ты говоришь мне, а они не верят в это. Просто не хотят верить в то, что они остались одни. Может быть, мои любимые и друзья сейчас сидят и не верят в то, что я погиб, а они остались жить. Вот так, профессор».

Вот так мы поговорили с Худым. Хотя, возможно, что все это я рассказал себе сам, а Худой просто сидел в глубоком кресле, избегая моего умоляющего, просящего, требующего взгляда, потому что он никогда не захотел бы рассказать мне такие вещи и я был ему за это благодарен.

Я молча встал с кровати и протянул Худому руку. Он поднялся из кресла, такой длинный по сравнению со мной, и крепко пожал мою руку.

— Спасибо, профессор, — тихо, но уже твердо сказал я.

Он молча покивал головой и посмотрел в мои глаза. Его глаза были похожи на глаза собаки — добрые, печальные, темные, грустные, жалеющие, понимающие.

— Теперь остается моя последняя официальная задача, — сказал он мне, выпустив мою руку.

— По поручению института Альберта Эйнштейна, я хотел бы попросить тебя, Алекс, продать нам свой корабль для исследований. Сумма, предложенная нами, невелика, но увеличивать ее я не могу — наша кафедра стеснена в средствах, а мне еще предстоит оплатить расходы по транспортировке шлюпки до Земли, если ты, конечно, согласишься.

— Что вы посоветуете, док? — повернулся я.

Он усмехнулся:

— Чистильщики купят ее только на слом — свое она отлетала. Не знаю, сколько они тебе предложат, тут уже вертелся один, ушлый малый, но вряд ли они заплатят тебе больше, чем профессор Говоров.

— Дело не в деньгах, — сказал я, — просто мне не хочется, чтобы шлюпка исчезла.

— Ну, тогда, я думаю, что тебе стоит согласиться на предложение профессора.

Я повернулся к Худому.

— Профессор, дайте мне немного подумать, хорошо? Я что-то плоховато соображаю.

— Конечно, конечно, — ответил он и, еще раз пожав мою руку, вышел из палаты.

Док одобрительно покачал головой.

Я оделся и сказал, выходя из дверей:

— Пойду, пройдусь.

Так я обычно говорил Риве, или Марте, или Артуру. Я всегда обычно так говорил и они всегда отвечали мне: «Хорошо», или «Давай», или «С богом». Как же хорошо было, когда мне так говорили! И как же мне немного получше, когда док ответил мне:

— Хорошо, только смотри, не заблудись...

Я вышел на кольцевую галерею комплекса. На Ланкасете особенно смотреть не на что — атмосфера тут буйная: скорость ветра на поверхности планеты — примерно пятьдесят километров в час, поэтому местный комплекс почти весь находится под землей. Наверх выходит главный корпус, в нем — вентиляционные шахты, причальные шлюзы, ветроуловители (почти дармовая энергия ветра здесь используется по полной программе) и стартовые площадки грузовых ракет. Кольцевая галерея — это единственное место, где можно увидеть поверхность через сверхпрочные прозрачные окна. В общем-то, это и не окна, а плиты толщиной в двадцать-тридцать сантиметров. Вот я стоял и смотрел наружу — там ночь глухая, только и видно, что прожекторы на стартовых площадках и сигнальные огни на радиовышках и «тарелках» спутниковой связи. Стоял так недолго, лбом к стеклу холодному прислонившись, и слышу шаги по галерее приближающиеся. Думаю: «Кому тут чего понадобилось?» Но оборачиваться не хочу, так и продолжаю стоять. Шаги все ближе, ближе. По шагам слышу, что это вряд ли кто-то из ремонтников — у них шаги тяжелые и гремят они инструментом при ходьбе, а тут шаги полегче будут. И вот кто-то за моей спиной остановился. А я, знаете ли, этого не люблю, когда за спиной стоят. Мне это никогда не нравилось.

— Мистер Арчер, — слышу за своей спиной.

«Ну», думаю, «раз „мистер“ — то можно и повернуться».

Поворачиваюсь. Стоит передо мной один — в костюме строгом, при галстуке, в туфлях, наверняка, дорогих, в руках папка — ни дать, ни взять клерк банковский, я таких насмотрелся, когда за Чарли ходил. Лицо у него самое обыкновенное, такое не запоминается — серенькое, невыразительное, таких лиц в толпе большой — девяносто на сотню. Смотрит он на меня глазками серенькими, как и он сам и ждет чего-то.

— Я вас слушаю, — говорю я так, как Чарли всегда говорил.

— Я — официальный представитель компании «Чистота», мое имя...

— Если вы насчет шлюпки, так я ее уже продал институту Эйнштейна, — не очень вежливо прерываю его я.

— Нет, нет, — он так вежливенько улыбается, — вы перепутали меня с Исааком Кролом, это наш агент по закупке вторсырья, очень назойливый человек, если вы конечно меня понимаете. Но обвинять его нельзя — в этой провинции трудно продуктивно выполнять функции, возложенные на него руководством.

— Хорошо, тогда что вам угодно? — спрашиваю и думаю: «Ну, Чарли, вот этой своей фразой из моего рта ты точно бы гордился».

— Вас нашла бригада, работавшая под нашим руководством. Может быть, вы не знакомы с тем фактом, мистер Арчер, что наша компания, по своей сути, является одной большой семьей. Мы поддерживаем своих работников, да и не только их, как заботливые родители заботятся о своих детях. Вкратце мы знакомы с историей вашего прибытия. Как жест внимания и заботы мы хотели бы сделать вам предложение.

Он замолчал и я понял, что он хочет. Он хотел, чтобы я спросил его о его предложении. А я стоял и молча смотрел на него, потому что Чарли и Артур всегда учили меня сдерживать свой язык и мое вечное любопытство. В своей голове я услышал голос Чарли: «Он сам пришел к тебе, Алекс. Сам пришел, сам заговорил — значит, и сам должен сказать тебе то, что он хочет. А самому прыгать перед этим хлыщом нечего».