Вульгарен был Спардух. И однообразен. Вспарывать животы рабыням и удовлетворять в дымящихся ранах скотскую похоть. Или оскопить раба и, заляпавшись с ног до головы кровью и испражнениями, под омерзительный вой жрать его гениталии. Естественно. И отвратительно. Не такова Нассини. Благосклонный к ней Истинный Создатель дал ей талант и власть над желаниями. И вот теперь Благосклонный вновь выразил себя: вместо одного необычайного прислал ей пятерых. Подобное – к подобному. Может, это еще не все? Сердце соххогои сжалось: кого еще приведет к ней Истинный? О! Он знает, что в ее руках даже хоб перестает быть хобом. И Он уже подарил ей жизнь соххогоя. Истинного. Но, может статься, и высший из Истинных будет дарован ей? Нассини подумала о покоях, что есть в замке каждого из Владык, покоях, что предназначены для Величайшего… и тихонько застонала от предвкушения…

Появление Муггана прервало сладкое течение мыслей соххогои. Стремительным шагом сын пересек купальню и остановился у бортика прямо над Нассини.

– Я не звала тебя! – недовольно проговорила она.– Удались!

Мугган ничего не ответил. Расставив длинные ноги в гурамских шароварах из алого шелка («Самое дурное перенимает быстрее всего»,– подумала соххогоя), Мугган глядел на нее. Нассини вытянулась в прохладной воде, развела и свела ноги. Вода приятно шевелила волоски.

– Ты обеспокоен? – спросила она, закрывая глаза.

Молчание. А потом она услышала шорох ткани. Соххогоя открыла глаза: Мугган срывал с себя шаровары. Он торопился, будто кто-то мог ему помешать.

Нассини вздохнула и вновь закрыла глаза, а Мугган неуклюже плюхнулся в бассейн.

– Дурак! – сказала ему Нассини.– Ты не получишь ничего.

– Все, все получу! – зарычал сын, хватая ее за груди. Тощие ноги его вспенивали ароматную воду. Нассини снова вздохнула: ей было скучно. Она расслабила тело. Давно, очень давно ее научили делать боль приятной. Свою и чужую. Так воспитывали детей Истинного. Но есть боль – и боль. Скучно!

Тело Муггана дергалось на ней. Крючья пальцев впились в нежные ягодицы. Розовая вода бурлила между животами. Как он не понимает, что Нассини всегда будет сильнее?

– Ты не устал? – спросила она заботливо.

Мугган только засопел в ответ. Несомненно, услышал.

«Скоро ему надоест»,– решила соххогоя.

– Ты не мог бы подождать час-другой? – вновь спросила она спустя некоторое время.– Я недавно поела, а ты беспокоишь мой желудок своей… возней.

Движения Муггана замедлились.

«Интересно, что видят эти?» – подумала Нассини, глядя на лица за фонарем.

Но сын обладал способностью обескровить даже малое удовольствие.

«Скучно. Когда же он уберется?»

– Ты похож на годовалого пса, что пихает всюду, куда может дотянуться,– проговорила она.– Они со временем умнеют…

Мугган зашипел… И оставил ее в покое.

Нассини посмотрела, как он, ругаясь, выбирается из бассейна, стаскивает мокрую рубаху. Сочувственно посмотрела. Все же она была привязана к нему. И этим отличалась от других потомков Истинного.

Толстые конгайки продолжали приседать и вставать. Ложе Нассини приятно покачивалось.

Нассини вспомнила о наглом хобе из Империи. Чем-то он напоминал ей сына. «Тоже, наверное, пытается схватить все, чего хочет. Или – что его дразнит. Забавно, что было время, когда мы, дети Истинного, были вынуждены прятать что-то от этих червячков. Впрямь забавно!..»

Нассини задремала, и служанка, заметившая это, велела рабу прибавить в бассейн горячей воды.

Мугган, бледный от ярости, с налившимися кровью глазами, не разбирая дороги, мчался по дворцовым галереям. Встречные поспешно убирались с его пути. Пробежав добрую половину Дворца, Мугган отшвырнул в сторону недостаточно расторопного стражника, с налета распахнул дверь… и стукнулся подбородком о чью-то широкую грудь. Мугган настолько привык к тому, что все стражники убираются с его пути, что не рассердился, а удивился. Даже гнев его несколько угас. Он поднял глаза: Начальник Внутренней Стражи Ортран возвышался над ним.

– Ты спятил? – глядя на воина снизу вверх, воскликнул Мугган.

– Прости меня, господин! – сказал Ортран, и не думая посторониться.– Хочу сообщить тебе нечто важное!

Соххогой уставился на Ортрана, как бык на красную тряпку. Но постепенно взгляд его смягчился. Интересная мысль пришла ему в голову.

«Если я переманю вернейшего из слуг суки?» – подумал он.

– Говори, хоб! – сказал он с наибольшим дружелюбием, на которое был способен.

– Ты видел меч, господин?

– Еще бы! – Мугган сразу понял, о чем речь.

– Я знаю того, кто его носит!

– Это все, что ты желаешь мне сказать? – процедил соххогой.

– Пока все, господин. Если тебе угодно…

– Кто он такой, я сам знаю! – перебил его Мугган.– Он – хоб! Прочь!

И, оттолкнув воина в сторону, быстро пошел по коридору. Мугган был разочарован.

Ортран тоже был разочарован.

«Зря я обратился к этому красноглазому придурку,– подумал он.– У моего парда и то больше мозгов!»

Злая судьба забросила светлорожденного Ортрана на Черную Твердь.

Свою службу императору Ортран начал совсем неплохо, юношей отлично показал себя на северных рубежах, блестяще сдал экзамены в Глорианскую военную школу и окончил ее в положенный срок. После этого благородный Ортран, как и подобало ему по происхождению, должен был занять соответствующую рангу должность.

Но, когда до назначения оставалось лишь два дня, он по совершенно пустяковой причине ухитрился повздорить с сыном Начальника Гвардии, Джосана, светлейшего. Причина могла показаться пустяковой, но оба нашли в ней ущемление чести. Клинки были обнажены, и Ортран убил сына Начальника Гвардии.

Дуэли в Империи не запрещены. И эта смерть даже не испортила бы молодому офицеру карьеры: у Джосана при Дворе хватало недругов, чтобы Начальник Гвардии поостерегся мстить за смерть одного из своих сыновей. Но была одна маленькая деталь, которая сразу поставила Ортрана в положение преступника. У него не было свидетелей. Собственно, ни он, ни его противник не собирались убивать друг друга. Больше того, каждый считал себя достаточно умелым фехтовальщиком, чтобы проучить обидчика и не пострадать самому. Оба оказались слишком умелыми. Никто из тех, кто знал Ортрана, не усомнился бы в том, что это была дуэль. Но по закону он был убийцей и должен был умереть.