клыками, виднеющимися в его приоткрытой пасти, причем каждый из таких зубов был длиной с мою руку от локтя до запястья. Подойдя вплотную ко мне, тварь вновь распахнула пасть, а я зажмурилась еще пуще, понимая — сейчас мое путешествие закончится, не успев толком начаться, потому как эта здоровенная животина уж точно не сеном и морковкой питается, а, вероятнее всего, глупыми девчонками, сующими свой любопытный нос куда не следует.
Морда чудовища приблизилась к моему лицу, и меня овеяло горячее влажное дыхание, несущее с собой не очень-то приятный запах псины. Я лишь успела невольно сжаться в комок, мысленно напрягая воображение и представляя зрелищную сцену своей неминуемой гибели, должной произойти в сих острых зубах, как вдруг моей щеки коснулось что-то мягкое, мокрое и теплое. Я шокированно вскрикнула, вытаращила глаза, и… меня тут же ласково лизнули повторно, на сей раз попав точно в травмированный нос… Моему распухшему носу сразу полегчало.
И как же он сумел пробраться через закрытые двери? Я изумленно рассматривала огромного белого пса. «Каким образом попал он внутрь Купола?» — гадала я.
Собаченция смотрела на меня донельзя умильным и абсолютно беззлобным взглядом, жалобно поскуливая, — на ее шее я обнаружила глубокую, переходящую на грудь резаную рану, явно нанесенную каким-то грозным оружием. Рана сильно кровоточила, что, очевидно, причиняло псу сильную боль и быстро высасывало последние силы из его мускулистого пушистого тела. Собака безвольно опустилась на пол, ее глаза затянула тонкая пленка третьего века, наглядно демонстрируя — смерть подкралась совсем близко и не собирается щадить свою жертву.
Мохнатый хвост пса безостановочно мел пол, доказывая миролюбивость его намерений, не подразумевающих никакой агрессии. Я бросила безрезультатно трудиться над люком и попыталась ладонью зажать рану своего нового знакомца, но все оказалось напрасным: мои усилия ни к чему не привели, а капли крови обильно стекали между моими пальцами и окрашивали пол Купола в ярко-алый цвет. Пес жалобно поскуливал, издавая умоляющие звуки, больше похожие на плач ребенка, и явно понимая — вместе с кровью из него вытекает сама жизнь, торопящаяся покинуть бренное тело.
Не знаю, как и почему он получил свою рану, но я не хотела смиряться со столь несправедливой смертью, бездеятельно наблюдая за гибелью молодого, красивого животного. Я вытащила из кармана своего камзола флакончик с остатками волшебной жидкости, принадлежащий ранее Джайлзу, и на мгновение задумалась. Чародейское снадобье смогло уменьшить мою одежду и начисто уничтожило мешок с вещами, но вот окажет ли оно столь же впечатляющее воздействие на живую плоть?
Впрочем, у нас не оставалось иного выбора, ибо пес умирал… Я взглядом испросила его согласия и, получив в ответ еще одно ласковое прикосновение шершавого языка, скороговоркой пробормотала отлично запомнившееся заклинание, а затем аккуратно наклонила флакончик и вылила остатки заполняющей его жидкости прямо в центр раны… Раздалось громкое шипение, пес вздрогнул всем телом, а его шея окуталась облачком белесого дыма, от которого у меня безудержно защипало глаза. Я вытерла свои слезящиеся веки и, о счастье, обнаружила, что рана исчезла, а на ее месте появился большой выпуклый шрам, еще совсем свежий, синевато-багровый. Волшебная жидкость помогла!
Пес облегченно вздохнул и положил на мое колено свою умную тяжелую морду, испачканную потеками голодной слюны.
— Бедняга, да ты совсем отощал! — Я без раздумий вынула из кармана свой заветный сухарь и сунула его в собачью пасть, проигнорировав жалобное урчание собственного желудка. — Это, конечно, не абы что, но — чем богаты, тем и рады!
Пес в мгновение ока проглотил угощение и довольно облизнулся, а его морду расколола широкая благодарная ухмылка. Немного пошатываясь от слабости, он поднялся на лапы и принялся неистово скрести щель между двумя мраморными плитами. Его мощные черные когти уподобились десятку остро отточенных лезвий, упорно кромсающих неподатливый камень. Я помогала ему как могла. Потом пес подсунул нос под чуть приподнявшийся край плиты и навалился на нее всем весом своего могучего тела. Я явственно услышала, как заскрипели его сухожилия, пес взвизгнул от натуги, но люк вдруг ответил жалким пораженческим краканьем, сдался и неохотно отвалился вбок, открывая моему исполненному радости взору темный, ведущий вниз провал подземного хода.
Наш путь наружу был свободен! Пес ухватил меня зубами за рукав и уверенно потянул за собой, готовый первым спуститься по крутым, уходящим в неизвестное ступеням. Я немного поколебалась, но все-таки последовала за ним, пребывая в абсолютной уверенности, что с каждым шагом все больше приближаюсь к своему первому настоящему испытанию… Однако перед тем как спуститься, я вытянула палец, испачканный собачьей кровью, и непроизвольно нарисовала на стене крохотную руну, являющуюся начальной в моем имени. Зачем я это сделала? Думаю, ответа на данный вопрос не знали даже сами Неназываемые…
Песок пересыпался с неумолкающим сухим шорохом, беспрестанно скребя по кожаному боку повозки. Этот монотонный звук постепенно сводил Ардена с ума, ввергая в тихое, бессильное бешенство, увы, неспособное вылиться во что-либо более действенное. Юноша лежал на полу просторной, тщательно затемненной кибитки, этого излюбленного средства передвижения всех лайил, совершенно не переносящих открытого дневного света.
Ночью его охранницы выбирались из-под спасительного полога, изготовленного из отлично выдубленной кожи, и, взнуздав двух крепких вороных жеребцов, упоенно скакали по пустыне, оглашая гортанными криками ее безлюдные равнодушные барханы. Высоко запрокинув свои узкие подбородки и жадно дергая заметно выступающими кадыками, твари пили кровь, залитую в небольшие, сшитые из телячьих кишок бурдюки, надежно запечатанные магией, надолго сохраняющей их любимый напиток безупречно свежим и теплым.
Но утром, с восходом Сола, они торопливо укладывались по обе стороны от пленника, по-кошачьи сворачивались в клубок и засыпали глубоким сном, более похожим на затяжной обморок. Обе воительницы-лайил вызывали у Ардена лишь отвращение и неприязнь, хотя он по достоинству оценил хищную форму коротких, слегка изогнутых сабель-кастане, привешенных к поясам тварей. Он также имел возможность понаблюдать за тем, как ловко управляется первая жрица со своим экзотическим клинком, с одного взмаха срубив голову здоровенному, отчаянно мекающему барану. Его завяленным на костре мясом и кормили Ардена на протяжении всего однообразного, ввергающего в ступор путешествия, затянувшегося так надолго, что юноша уже потерял счет дням, прошедшим с момента его пленения.
А дни и правда неотличимо походили друг на друга, размеренно пересыпаясь, словно песок пустыни, ибо все доступное Ардену разнообразие заключалось лишь в том, что иногда ему давали пригоршню янтарно-желтого, сладкого, как мед, винограда или ломоть испеченной на углях лепешки, душистая мякоть которой всегда оказывалась изрядно сдобренной кусочками примешанного к тесту сала и продолговатыми семечками тмина. Немудреными кухонными заботами ведал четвертый участник их небольшого отряда: дюжий смуглокожий парень, обладатель низенького выпуклого лба, уродливо нависающего над маленькими, глубоко посаженными глазками, и сломанного, плебейски приплюснутого носа с вывернутыми наружу ноздрями.
Первые несколько дней Арден не оставлял попыток разговорить этого человека, которого обе лайил называли непривычным для слуха именем Гамаль. Но вскоре он отказался от идеи склонить на свою сторону вечно нахмуренного возницу, днем занимавшего место на козлах повозки, а ночью спавшего между ее колесами, подстелив под себя обрывок кошмы. А произошло вот что. В какой-то из вечеров одна из лайил, иронично следившая за напропалую острящим Арденом, вдруг не вытерпела и сделала повелительный жест хлыстом, приказав Гамалю открыть рот. Юноша заинтересованно заглянул в разверзшееся перед ним зловонное отверстие и помимо гнилых зубов обнаружил там кривой обрубок обрезанного почти под корень языка, видимо грубо зарубцевавшегося уже много лет назад. Таким образом, Ардену сразу же стала известна причина постоянного молчания Гамаля, даже на самые пикантные шутки отвечающего неразборчивым хмыканьем и безучастным пожиманием громоздких, будто мельничные жернова, плеч.
Арден понял, что он всецело находится во власти своих тюремщиков: двух не знающих пощады тварей и туповатого немого здоровяка, беззаветно преданного богине Банрах. Очевидно, змееликая не имела неосторожной привычки раскрывать свои тайны кому попало и отнюдь не собиралась выпускать из
