наблюдать целую вечность. А умирать тебе придется часто. И очень интересными способами. У нас вообще никто не умирает редко и своей смертью или от облучения. Потому что каждый из подонков, оказавшихся тут, с самого начала должен понять, кто есть кто. Кто мы, а кто вы. Мы — охрана. Те, кому Император доверил наблюдение за порядком на рудниках. А вы… Вы — никто. Ты понял меня?

Заключенный кивнул.

— Так вот… — Сержант вдруг почувствовал себя неуверенно — ему никак не удавалось разглядеть в глазах стоявшего перед ним человека привычного страха. — Так вот, первое, что тебе надлежит запомнить, это то, что тут не курорт, тут — каторга. Ты понял меня? Ка-тор-га-а-а!!! — протянул сержант, приближая свое лицо к лицу заключенного. — И планета эта называется Тарс, а не Эльри или там ещё как-нибудь… Каторга, а не курорт, — снова повторил он и на миг задумался. Словно бы и сам усомнился, а правда ли тут не Эльрийский курорт?

— Я запомнил, — согласился заключенный.

Молниеносным движением сержант нанес ему короткий удар в живот, от которого заключенный согнулся пополам, пошатнулся и хрипло закашлялся.

— Второе, что тебе надлежит запомнить, — спокойно продолжал сержант, — это то, что ты не должен раскрывать свою пасть. Даже когда тебя станут бить. А бить тебя будут часто. День, когда этого не произойдет, ты должен будешь считать праздником. А праздники на Тарсе-1 большая редкость. Ты понял?

Заключенный выпрямился и кивнул. Его сильно шатало, глаза покраснели, на губе выступила капелька крови.

— А когда мы тебя забьем насмерть, — говорил сержант, — ты должен быть благодарен, что это произойдет быстро. Относительно быстро, разумеется, — добавил он. — Потому что неблагодарные рабы всегда получают хороший урок сразу же после оживления. Ты понял?

Заключенный кивнул.

— Хватит уже ему мораль читать! — проворчал детина, подходя к заключенному.

Сержант хмуро посмотрел на детину и снова перевел взгляд на заключенного. Он все еще испытывал чувство неуверенности. Словно держишь в руках парализатор «Уж-игла», заряженный смертельным ядом. И знаешь вроде, что противнику никуда не деться, а все равно не по себе, все равно свербит мысль, что вместо яда в иглах обычная, относительно безвредная жидкость, способная лишь обездвижить на время. Так же и с этим заключенным…

— Наши имена тебе знать незачем, — сказал сержант. — Потому что ты никогда не будешь обращаться к нам по имени. Единственное, что тебе надлежит запомнить, это то, что мы — охрана. Крепко запомнить, навсегда. Ты понял?

— Я запомню, — хрипло произнес заключенный.

Сержант взмахнул рукой, но кулак его не достиг цели. Заключенный перехватил руку сержанта, сжал ее, дернул на себя и вывернул. Сержант испытал невыносимую вспышку боли и услышал, как хрустнула кость в локтевом суставе.

— Я запомню, — повторил заключенный. — И я обязательно вернусь сюда. И тогда уже умирать будешь ты. Часто и медленно…

Худощавый неожиданно возник за спиной заключенного, но тот резко пнул назад ногой и худощавый с визгом рухнул на колени.

— Это касается всех троих, — добавил заключенный, отталкивая от себя сержанта и нанося удар оторопевшему и потому совершенно не сопротивляющемуся детине.

Детина, казалось, этого удара даже и не почувствовал. Он ошалело посмотрел на заключенного и растерянно произнес:

— Ну, теперь тебе конец!..

И тут слух резанул громкий свистящий шорох выстрелившего бластера. Голова заключенного дернулась, на виске возникло черное обуглившееся пятно, человек как-то неестественно повернулся, взмахнул руками, словно собираясь пуститься в пляс, и рухнул на металлические плитки пола.

— Идиот… — прошипел сержант, подходя к заключенному и массируя на ходу руку. — Чуть руку мне не сломал, сволочь… Ты как? — Он посмотрел на холеного, все еще державшего в руке бластер. — Потомство иметь сможешь?

Детина захохотал.

— Я его на лоскутки порежу, — проскулил холеный, с трудом поднимаясь на ноги. — Я его… он у меня… сволочь…

— Пошли к айттеру, — прервал его сержант, глядя на начавший уже дымиться труп заключенного. — Он должен ожить минут через пять.

Тело заключенного истаивало на глазах. И через миг на полу осталась лишь кучка серо-зеленой одежды.

— Пошли, — поторопил сержант, первым направляясь к двери.

— Ну, сейчас он воскреснет, — многообещающе простонал холеный, кое-как перебирая ногами, — уж я ему устрою… Давно я не был так зол.

— Давно ты как следует не получал! — хихикнул детина. — А ведь и мне от него досталось! — С неожиданным удивлением детина посмотрел на сержанта, словно только что вспомнил удар, нанесенный ему заключенным. — Ну, сволочь! Раз двадцать убью его, это точно!..

И детина принялся живописно излагать, что именно он будет делать с заключенным, когда тот воскреснет. Сержант тяжело вздохнул — воображение у детины было убогое, и дальше «я его так» и «я его этак» фантазии не заходили. Злобный же прищур худощавого был страшен. Сержант невольно посочувствовал несчастному заключенному, которому предстояло провести немало часов в обществе этого холодного, жестокого и беспощадного садиста. Впрочем, жалость эта мелькнула и пропала. Потому что сержант тут же вспомнил, что приходилось испытывать ему самому — сержанту Имперской охраны, — когда случалось оказываться в подобном положении.

Часовые у дверей, за которыми располагался айттер, при появлении этой решительно настроенной троицы встали по стойке «смирно». Сержант приказал открыть дверь, и они вошли в просторную светлую комнату. Стены, пол и потолок тут были выложены белой пластиковой плиткой, легко моющейся и совершенно не пропускающей за пределы комнаты никаких звуков. Ослепительно-белый овальный диск айттера на этом фоне почти не был заметен. Тонкие изогнутые ножки, на которых покоился диск, тоже не бросались в глаза, и создавалось впечатление белого облака, парящего в вылинявшем от жары небе. Лишь небольшой пульт управления напоминал о том, что здесь, в этой комнате, находится айттер — устройство, способное вернуть к жизни любое живое существо, которое предварительно было подвергнуто процедуре снятия матрицы.

— Успели, — облегченно вздохнул худощавый, увидев пустующий пока диск, и плотоядно ухмыльнулся. — Даже сигнал еще не сработал…

Сигнал срабатывал каждый раз за две минуты до появления объекта — неприятный звук высокого тона, ярко-синяя мерцающая полусфера, окутывавшая белый диск. Ничего этого пока не было.

Сержант вдруг подумал, что никто толком не знает, как именно снимается матрица. Что айттер измеряет, запоминает, фиксирует? И как он воссоздает человека? Да и не только человека — ксионийцы, кассилиане и альгатирейцы тоже бывали гостями урановых рудников Тарса-1. Вечными гостями, умирающими бессмертными. И каждый раз айттер срабатывал как часы…

Сержант нахмурился. Эта мысль почему-то вызвана у него тревогу. Некоторое время он пытался понять, что же его беспокоит, но так и не смог. И только когда его худощавый приятель посмотрел на часы и недовольно проворчал: «Долго что-то…», до сержанта дошло, что — да, действительно, на этот раз что-то слишком уж долго.

— Не пора еще? — нетерпеливо спросил детина.

— Вроде пора бы уж, — пожал плечами сержант. — Ладно, подождем еще, куда он денется?!

Прошло десять минут. Овальный диск по-прежнему оставался пуст.

— Что-то он долго не воскресает, — проворчал худощавый.

— Испугался! — захохотал рябой детина.

Сержант промолчал. Действительно, на этот раз процесс воссоздания занял намного больше