Давно уже Отец Дружин не ступал под своды Валгаллы, однако он не может ни пить, ни есть, ни спать, пока не исполнит потребного, пока не соберёт рати семи волшебных царств своего мира.
…чёрный провал пещеры посреди унылой и безжизненной равнины, слегка всхолмлённой, словно застывшее море. Горы остались далеко позади.
Преддверия Нифльхеля никогда не отличались ни красотой, ни радушием. В древней пещере, помнившей, как впервые прошла по ней ещё совсем юная Хель, царило зловоние, под ногами что-то хрустело и чавкало. Отец Богов знал, что попирают его сапоги — останки мёртвых тел, скормленных владычицей Нижних пределов своему чудовищному псу. Здесь, как всегда, было… людно.
Отец Богов опустил голову. Тяжко было владыке Асгарда глядеть на унылые серые цепочки призраков, ещё вчера бывших людьми — мужчинами, женщинами, детишками. Призраки брели не оглядываясь — последний раз они обернулись на пороге жуткой пещеры. Впереди их ждало… что? Вечное прозябание в бессолнечных залах Хель, вечное ожидание. Деды дождутся внуков, правнуков и праправнуков, узнают об их жизнях, об их делах, горько посетуют, что не удостоились Валгаллы, и ничего уже не исправить. Тихо порадуются, если сын, несмотря на вышедшие сроки, так и не появился здесь — значит, молодец, герой, ныне пирует у великого Одина, сражается в новых бессчётных схватках.
Так есть, так будет. Таков порядок вещей, установленный Творцом. Нет истинно-бессмертных, есть просто те, кто проживёт дольше других. Он, владыка Асгарда, не исключение.
Не так сложно Отцу Богов сделать так, чтобы призраки его не видели. Зато стали видны другие — высокие, тощие фигуры с уродливо вытянутыми головами, с серой кожей и пустыми провалами чёрных глазниц, одетые в лохмотья. Эти сохраняли телесность. Свисающие обычно до земли руки с семью или восемью гибкими пальцами тащили мёртвые тела, завёрнутые в погребальные саваны.
Не все удостаиваются огненного погребения, далеко не все. Их тела достаются Хель. Серые слуги её рыщут по погостам, роют землю, подбираясь к могилам снизу, точно кроты — так что родственники усопшего ничего никогда не заметят, разве что если вдруг почему-то могила вскроется.
Велика и неисчислима армия Хель. Желай хозяйка Нифльхеля, она давно бы снесла железные врата, поднялась бы на поверхность с поистине неисчислимой армадой… но для её тварей губителен солнечный свет. Даже в день последней битвы останется дочь Локи на своём троне, сгинув вместе со всем своим мрачным царством.
В глубине сердца Старый Хрофт надеялся, что в этот миг все мёртвые получат свободу. В конце концов, нельзя карать вечностью мук за негероическую смерть от старости или во младенчестве.
Или за то, что ты женщина.
Что ж, вперёд, Отец Дружин. Сомнения недостойны тебя. Мир таков, каков он есть, жесток, но чёток и понятен. Сильные живут даже после смерти, пируя в залах Валгаллы. Слабые отправляются к Хель. Иначе нельзя.
Слейпниру дорога в Хель не нравилась. Конь сердито храпел, косил глазом на седока, но не сбился с шага и не попятился.
Вот и логово Гарма. Исполинский пёс, взращённый Хель не иначе, как в память о брате Фенрисе, спит, уронив чудовищную башку на груду истерзанных мёртвых тел. Омерзительная вонь почти сшибает с ног, даже у Отца Богов мутится в голове. Эх, как хотелось бы взмахнуть верным Гунгниром, отправив неотразимое копьё в один краткий полёт, раз и навсегда прервав бытьё чудовища; но нет, нельзя. Как говорится, плох тот гость, что начинает хозяйских собак бить.
Дальше, ещё дальше. Змеёй вьётся подземный тракт, кидается то вправо, то влево. Вот осталась позади последняя река Гьёлль, вот вздыбились к тонущему во тьме потолку пещеры железные врата, испещрённые железными же черепами. Мёртвые гномы ковали их, по слову могущественной Хель, и за то она не отдала тела их на растерзание Гарму.
Здесь, у врат Хель, стоит неусыпная стража. Серые фигуры с чёрными провалами глазниц, сжимающие в худых, но — ведомо Одину — очень сильных руках заржавленные копья. Четверо воинов заслоняют дорогу Отцу Богов.
— Прочь! — Слейпнир поднимается на дыбы.
Из раззявленных безгубых и беззубых ртов вырывается только сипение. Покрытые ржой наконечники копий смотрят в грудь Старому Хрофту; стража Хель не знает ни страха, ни боли. Их можно только изрубить на куски.
— Передайте вашей хозяйке, — владыка Асгарда с трудом смиряет ярость, — что я,
Четыре серых безволосых башки сдвинулись, словно их обладатели о чём-то шептались. А потом створки чёрного железа бесшумно разошлись.
Нифльхель. Многие множества попадают туда, а вот обратно возвращаются считаные единицы. За вратами чёрного железа — бесконечные залы, залитые ровным серым светом. Невесть, откуда он берётся — Солнце ведь сюда не проникает. Унылые гряды невысоких холмов катятся от края и до края, сколько может окинуть глаз. Кое-где высятся купы смертных древ, низких, развесистых, ветки напоминают жадно протянувшиеся руки. Отец Богов не сомневался, что при нужде эти руки окажутся очень даже цепкими.
В стране Хель струятся неглубокие ручейки, из них мёртвые утоляют жажду. Или её видимость. Слейпнира они по-прежнему не видели, а Старый Хрофт старался не смотреть на бесчисленные легионы душ, навеки замкнутые в подземной темнице. Безрадостно их бытие, но таков закон. Быть может, после Рагнаради…
