Цицерон только махнул рукой. Он сказал, что готов как пленник идти за триумфальной колесницей Цезаря, только бы удалось заключить мир. «От себя он обращался с советами к обоим — Цезарю посылал письмо за письмом, Помпея уговаривал и умолял при всяком удобном случае, — стараясь смягчить взаимное озлобление. Но беда была неотвратима»
Казалось бы, какие тут могут быть колебания? Разве Цицерон в течение всей своей жизни не защищал Республику? Он любил ее больше всего на свете, он готов был всем ради нее пожертвовать, и вот сейчас, когда его Республике угрожал жестокий враг, который намеревался силой уничтожить все законы, он вдруг заколебался? Что за странность! Все это так. Но дело в том, что волею судеб Республику защищал Помпей, тот самый Помпей, который десять лет ее расшатывал, который был триумвиром и зятем Цезаря. Никто ему не верил и все боялись, что вместо борьбы за свободу будет война за царство между двумя удачливыми вождями. Вот что делало положение особенно трагичным и всякую борьбу безнадежной. Цицерон рассказывает, что в эти страшные дни приехал к нему его старинный приятель Сервий Сульпиций. То был интеллигентнейший человек, тихий, кроткий и честный, замечательный юрист, ученый со светлым умом. Сейчас Сервия как подменили. Он рыдал, как ребенок, рыдал так, что Цицерон, по его словам, опасался, что кончится вся влага у него в организме. Сквозь слезы он бормотал только одно — два тирана борются за власть и «победа каждого из них ужасна»
То же самое думал Цицерон. «Ни у одного из них нет цели, чтобы хорошо было нам — оба хотят царствовать»
Странное чувство внушал ему в то время Цезарь. Не гнев, не возмущение, а какую-то странную жалость. «Безумный, жалкий человек, который никогда не видел даже тени прекрасного! Все это он делает, по его словам, ради своего достоинства. Но разве достоинство не там, где порядочность? А разве порядочно… занимать города сограждан, чтобы проложить путь к захвату родины?.. И совершать еще шестьсот других преступлений,
…Клянусь, я предпочел бы тысячу раз умереть, чем хоть раз замыслить что-либо подобное… Такое желание, по-моему, это горшее несчастье, чем быть прибитым ко кресту. Есть только одна вещь на свете еще хуже — добиться венца таких желаний»
Однако сейчас было не время сетовать. Цицерон предложил свои услуги Помпею, и тот немедленно отправил его в Кампанию, чтобы руководить набором войск и заниматься другими срочными делами. Цицерон взялся за дело с обычной для него энергией. Он простился с семьей и тут же выехал на место. Но везде он заставал полную неразбериху и хаос. Никто ничего не понимал, и ни у кого он не мог добиться никаких указаний, что делать. Наконец он получил приказ от консулов срочно ехать в Капую, где они вместе будут руководить набором. Цицерон тут же отправился в путь. Был февраль. Дул холодный ветер, ехать пришлось под проливным дождем по размытым дорогам. То и дело ему сообщали, что все пути захвачены цезарианцами. Но он добрался до Капуи, где ждала его ошеломляющая новость. Ни консулов, ни войск не было, в городе же царила паника
В полной растерянности уехал Цицерон из Капуи и, не получая больше никаких приказов, поселился пока в своей усадьбе в Формиях. Последние иллюзии его рухнули. Он давно разочаровался в Помпее как в человеке, как в политике, но он все еще верил в него как в полководца. Теперь и эта вера развеялась
Вскоре выяснилось, что Помпей в Апулии. Цицерон получил от него письмо. Помпей настойчиво звал его к себе. Оратор отвечал, что все дороги заняты Цезарем и он отрезан от Апулии. Впоследствии он признавался, что покривил тогда душой. Нет, он не лгал — дороги действительно были заняты Цезарем — ехать действительно было опасно. Но он все равно попытался бы прорваться, если бы вдруг не почувствовал неодолимого отвращения к Помпею. Мало того что тот довел Республику до критического положения, мало того что ничего не приготовил, вызвал гражданскую войну, позорно бросил своих сторонников и оставил Рим. В ужас приводили Цицерона новые планы полководца и его клевретов. Предлагалось уехать на Восток, набрать там армию, а Италию отрезать от коммуникаций и лишить таким образом Цезаря продовольствия. «Мне, которого называли подчас спасителем, отцом Рима, привести к его стенам полчища гетов?! Мне душить своих сограждан голодом и опустошать Италию?!» — в тоске восклицал он
И тогда Цицерон принял новое решение. Он удалится от братоубийственной войны. Отныне он станет частным человеком, уедет куда-нибудь в отдаленный уголок Италии, никогда не переступит границ Рима и не увидит ни Цезаря, ни Помпея. Но, приняв это прекрасное решение, он не только не успокоился, но совсем утратил всякое душевное равновесие. Он метался, он лишился сна, он терзался и день, и ночь
Кроме того, Цицерона терзала тревога за Туллию. Он оставил дочь в Риме, ибо ему казалось опасным брать ее с собой. Но когда он думал о приближении варваров, у него кровь стыла в жилах. Что, если Цезарь отдаст Рим на разграбление дикарям?
Цицерон все продолжал жить в тихом своем убежище. Но вскоре выяснилось, что римские вожди не желают оставлять его в покое. Цезарь руководил огромным театром войны, он был страшно занят, от него требовалось напряжение всех сил, и все-таки он ни на минуту не забывал о Цицероне. Он, видимо, задался целью любыми путями переманить к себе оратора. Действовал он, как всегда, очень продуманно и тонко. Прежде всего его клевреты — Бальб, Долабелла, Антоний, Гирций, Целий, Требатий (а среди них было много приятелей Цицерона) — буквально бомбардировали его письмами, уговаривая присоединиться к Цезарю. Каждый на свой лад заклинал, умолял, убеждал, требовал. То они говорили, что их вождь уже склоняется к миру, но только Цицерон сможет его окончательно в этом утвердить. То писали, что Цезарь, напротив, очень жесток и опять-таки только Цицерон сможет удержать его от кровопролития и спасти Италию (например,