перенести не может», — объясняли казаки, хотя истинная причина несогласия была в ином — казаки хотели идти походом на Азов, а не в Крым. Однако затем отношения наладились, и действия Кондырева с казаками вызвали немалый переполох среди азовских и крымских татар[90] .
Последующие годы оказались столь же напряженными. Выбежавшие в 1647 году из татарского плена русские люди сообщали: в Крыму весь хлеб и траву поела саранча, отчего татары вместе с царем и царевичами, оставив Крым, всю зиму кочевали в поле. В Москве не на шутку встревожились: по опыту знали, что из-за такой бескормицы следует по весне ждать прихода «с большим собраньем» крымских татар на южные уезды страны.
Военные приготовления были сопряжены с колоссальными затратами. Это, в свою очередь, вело к росту налогового бремени. Так, в 1637–1638 годах один из самых главных прямых налогов, стрелецкие деньги, составлял 240 рублей с сохи. Шесть лет спустя, в 1643–1644 годах, стрелецкий налог поднялся до 672 рублей[91]. Но денег все равно не хватало. Казна, унаследованная от предыдущего царствования, пребывала в плачевном состоянии. Строительство новых городов и острожков на юге, заселение и привлечение на службу ратных людей — все это требовало половодья средств при том, что поступления в казну были сравнимы с жиденьким ручейком. Эти обстоятельства продиктовали Морозову главное направление усилий правительства. Следовало прежде всего добиться финансового оздоровления казны.
Новое правительство было настроено решительно. Морозов готов был использовать все средства для пополнения бюджета, особенно если они сулили скорый и ощутимый эффект. Как рачительный и даже скаредный хозяин, боярин прибегнул к традиционным способам экономии. Он начал урезать расходы, и прежде всего расходы на жалованье. Денежные выдачи были ограничены, а некоторые разряды служилых и приказных людей и вовсе лишились их. Так, подьячим воеводских изб, административных центров управления уездами, были объявлены новые оклады с большой убавкой против прежних. Обязанности приставов при избах были возложены на пушкарей и городовых стрельцов, которым пришлось смириться с меньшими, чем прежде, кормовыми и денежными дачами. Сэкономили даже на сторожах воеводских изб, отобрав у них хлебное жалованье.
Стеснены материально были и московские стрельцы. Морозов посчитал, что доход, получаемый от торгово-ремесленной деятельности и иных стрелецких прибытков, вполне восполнит утраты, понесенные на государевой службе.
Кажется, от проницательного взгляда новых правителей не ускользала ни одна потраченная впустую копейка. Казна, к примеру, содержала городовых кузнецов и плотников, следивших за состоянием крепостных орудий, стен и башен. Отказаться от их услуг не представлялось возможным. Но и платить, особенно когда не было надобности в штопанье стен, казалось зазорным. Соломоново решение было принято совершенно в духе скаредного Бориса Ивановича. Платить, когда казенные плотники и кузнецы заняты на городовых работах. В остальное время каждый должен был кормиться как мог.
Наконец правительство коснулось статей равно расходных и опасных — жалованья дворян и приказных. Для дворянства главный источник существования — поместья и вотчины. Денежное жалованье выдавалось нерегулярно, чаще всего «на подъем» в связи с военными приготовлениями. Тем не менее суммы получались немалые, обременительные для казны. Морозов стал экономить и на этой статье, всячески оттягивая и ограничивая выплаты городового жалованья как раз в то время, когда на долю служилых в связи с возросшей угрозой с юга выпала тяжелая «береговая служба». Ясно, что проводить такую политику — означало бросить вызов целому сословию.
Правительство Морозова встало на путь пересмотра и ликвидации разного рода привилегий. Для этого требовалась решительность и даже смелость — затрагивались интересы лиц и корпораций очень влиятельных. За долгие десятилетия привилегии стали рассматриваться как неотъемлемо-наследственное право. Потому их пересмотр воспринимался как покушение на старину, на волеизлияние прежних правителей. Тем не менее Борис Иванович и его окружение пошли на отмену ряда проезжих, торговых и иных привилегий, ранее дарованных монастырям. Подтверждение и переоформление монастырских тарханных грамот, с которых начиналось каждое царствование и которое нередко обращалось в пустую формальность, на этот раз затянулись. В приказе Большого дворца к вящему ужасу монастырских властей не спешили с новыми грамотами.
Попытались в Москве прибрать к рукам и иноземцев, слишком вольготно чувствующих себя на русском рынке. При этом правительство исходило прежде всего из собственных интересов. Однако поскольку торговые преимущества иноземцев сильно ударяли по интересам отечественного купечества, то внешне получалось, что многое было сделано как бы по их наущению.
Русские купцы без устали жаловались на конкурентов-иноземцев, особенно на «английских немцев». В челобитной 1646 года они старательно исчисляли прегрешения англичан: живут в Московском государстве большим, чем им положено, числом; товары свои не продают и не меняют у русских торговцев, а покупают «мимо» них, прямо у производителей. Притом действуют «стачкой», то есть сговором, безмерно сбивая русские цены и немыслимо поднимая свои. Пользуясь правом беспошлинной торговли, англичане лишили русских торга с другими иноземными купцами — сами им все перепродают и тем своим «лукавством» лишают государя доходов.
Раз начав, купцы-челобитчики уже не могли остановиться. Всякий русский, писали они, отважившись со своим товаром за рубеж, обречен на неудачу. Договорившись, иноземцы не покупают его товар. Так случилось в Голландии с ярославским купцом Антоном Лаптевым и в Германии с гостем Назарием Чистым.
В своих стенаниях торговые постарались не упустить ни одной мелочи, могущей разоблачить «злодейство» конкурентов. Прослышав о противостоянии парламента — торговых мужиков — королю, они тотчас напомнили, что жалованная грамота была дарована Английской компании по просьбе короля Карла, а англичане ныне ему «неподручны», отложились и четвертый год с ним воюют. Как можно таких людей принимать в Московском государстве?
На этот раз недовольство купцов совпало с намерением Морозова изыскать дополнительные источники доходов. В итоге в июле 1646 года, «для пополнения государевой казны на жалованье ратным людям», указано было собирать с иноземцев торговые пошлины наравне с русскими. Речь шла не столь уж о сильном стеснении, но дорого было начало — наступление на привилегии иноземцев.
Правительство вводило новые налоги для русских торговцев. Наводя порядок на рынке в области мер веса, оно установило клейменные аршины и весы, которые следовало выкупить за пятикратную стоимость.
Как истовый хозяин, Морозов принялся и за задолжавших налогоплательщиков. К 1645 году накопились колоссальные недоимки. И они продолжали расти. Так, с одного Устюга Великого за 1633–1641 годы полагалось собрать данных и оброчных денег на сумму 5400 рублей. На деле же поступило много меньше — 200 рублей. Несколько лучше в Устюге обстояло дело со сбором стрелецких денег, одной из главных разновидностей прямых налогов. Однако и в этом случае из положенных 8400 рублей в Москву отправили половину. Подобное положение было характерно для большинства городов и уездов страны.
Для взыскания недоимок на Руси испокон веков существовало универсальное средство — правеж. На правеже деньги выколачивали из злостного должника в прямом смысле слова палками. Однако на этот раз колоссальные размеры недоимок заставили правительство усомниться в действенности привычных мер. Давление было усилено и доведено до формулы «править нещадно», без отступлений и поблажек. Вот образчик подобного восполнения казны с недоимщиков. В Зарайске 27 октября 1647 года воевода Феоктист Мотовилов за час до рассвета разослал стрельцов по дворам посадских. Согнав их с постели, «загнали в город и начали бить на правежи нещадно». Кряхтя, горожане недоимки собрали, но Мотовилову этого показалось недостаточно. «То де вы принесли песку, а не деньги, а хотя де и деньги де ваши лежат», — объявил он и пригрозил на правеже за упорство ноги переломать. И в самом деле принялся ломать, приказав начать правеж заново. При этом, по рассказу посадских людей, били всех без разбора, долго, закрыв предварительно ворота, чтобы не разбежались[92].
Но даже такой правеж мало способствовал финансовому оздоровлению казны. Не потому, что тягловые люди не воспринимали морозовские батоги. Дело в другом. Они были просто не в состоянии уплатить недоимки, размер которых намного превышал их платежеспособность. Более того, требование
