Хозяйственная деятельность царя простиралась далеко за пределы Измайлова. В сфере его внимания были и другие дворцовые владения, находившиеся в ведении Тайного и Хлебного приказов. Сюда входили крупные волости, города и села, среди которых были города Скопин, Романов, Гороховец, села Петровское, Алексеевское, Котелники, Либерицы, Черкизово, Чашниково, Лысково, Мурашкино (два последних в Курмышском уезде). Всего владения раскинулись в 14 уездах. Были здесь и рыбные промыслы — Астраханский, Черноярский и Яицкий, и бортничьи села.
Строго говоря, этим не исчерпывался список дворцовых земель. Немало их оставалось под управлением Приказа Большого дворца. Но царь тяготел именно к тем землям, которые были в ведении Тайного и Хлебного приказов. Похоже, царь смотрел на них, как на свою личную собственность, разделяя дворцовые земли примерно так, как владыки разделяли келейную и кафедральную казну. Первое — владение частное, пребывающее в полной воле владельца, второе — равно принадлежащее епархии, епископу здравствующему и его преемникам.
Кроме рыбных промыслов царь владел соляными варницами, железноделательными заводами в Звенигородском (здесь была молотобойня и «сверлильный амбар») и Каширском уездах, сафьяновым заводом в Москве. Продукция последнего шла на царский и придворный обиход. Перепадало и стрельцам. В 1672 году стрелецким десятникам и капралам полка Кравкова было дано 1108 сафьянов. Причина царской щедрости — рождение царевича Петра.
Алексей Михайлович был домовит и бережлив. Но он никогда не был скуп. Не случайно, оказавшись в роли исполнителя воли покойного патриарха Иосифа, царь был потрясен скаредностью покойного. «А какое… к ним (вещам. —
Охотой и интересом к хозяйствованию не исчерпываются увлечения Алексея Михайловича. Царь равно получал удовольствие и от чтения, и от шахмат, и даже от грубоватой и незамысловатой придворной потехи.
К последней Алексея Михайловича приучали еще с детства, когда окружили его целым штатом дворцовых потешников. Правда, с его воцарением положение потешников пошатнулось — скоморохи, гусельники, скрыпотчики, домрачеи под воздействием проповедей ревнителей оказались не у дел. Пощадили, кажется, только сказочников-бахарей. Молодой государь не мог устоять перед желанием послушать сказки и рассказы бывалых людей. Бахарей, впрочем, стали скрывать под благочестивым определением «нищие» или даже «верховые нищие».
Надо заметить, что второй Романов любил расспрос. Интересная беседа для него — занятие увлекательное, питавшее его природную любознательность. Но еще более удивительна реакция Алексея Михайловича на все новое, необычное. Он весь — человек своего времени, не принимающий нового в том случае, если оно явно противоречит привычному, старому. «Критический градус» новизны Алексея Михайловича в этом отношении минимален. Как-то царь поинтересовался у врача Энгельгардта, откуда известно о строении человеческого тела. Врач рассказал о вскрытии мертвых тел. Алексей Михайлович возмутился. «Сам царь сказал этому доктору, что не допустит подобных вещей, и если бы в его стране такое случилось, то отучил бы от этого»[449]. Если вспомнить о петровской хирургии, опасной, между прочим, для жизни окружающих, то разность двух эпох — отца и сына — становится особенно показательной. Алексей Михайлович с порога отвергает богомерзкую анатомию, не ведая, что его сын станет посещать анатомический театр с такой же увлеченностью, с какой он — театр придворный.
Много времени Алексей Михайлович проводил за шахматами. Рентенфельс писал, что в царских комнатах в шахматную игру «играют ежедневно и очень искусно, развивая ею свой ум до удивительной степени»[450].
Любил Алексей Михайлович слушать церковные песнопения. Церковные распевы, и без того чрезвычайно популярные на Руси, с его легкой руки получили самое широкое распространение. Особенно после того, как, потеснив привычное хамовое пение, на Русь пришло украинское мелодичное пение. Алексей Михайлович настолько увлекся новым стилем — партесным многогласием, что Никон создал хор из киевских выходцев. Произошло это еще в бытность Никона новгородским митрополитом, так что в частых наездах в столицу хор для услады царского слуха сопровождал владыку. Позднее Алексей Михайлович сам стал писать тексты распевов. Исследователи даже выдвинули предположение, что Богородичен распев «И с тебя Пресвятая Богородице дево» написан Тишайшим в память царицы Марии Ильиничны[451].
Попасть в царский хор было чрезвычайно трудно. Сюда принимали лучших из лучших — обладателей отменных голосов, отработанной вокальной техники. Основу хора составляли станицы, к которым присоединялись работавшие на поденном корму еще несколько десятков певчих. При Алексее и его сыне Федоре общая численность царского хора достигала 170–180 человек.
Помимо участия в церковных службах станицы участвовали в различных светских торжествах. Нередко хор звучал во время царских обедов, причем с музыкальным сопровождением. Понятно, что певчие превратились в непременный «атрибут» многих церемоний и должны были одним своим видом символизировать благополучие всех тех, кто служит государю. Алексей Михайлович щедро жаловал свои станицы не только денежным и кормовым жалованьем. Певчие были одеты в богатые кафтаны любимого царем алого или вишневого цвета, с богатой отделкой.
Алексей Михайлович не прочь был «потешиться» и тем, что можно условно назвать светской музыкой. Так что изгнание потешников из царских палат не было слишком продолжительным. По мере того как влияние ревнителей сходило на нет, во дворец возвращались привычные развлечения. Это возвращение «светской музыки» до некоторой степени символично: ведь без подобной «эволюции» невозможны были театральные комедии, даже шире — всякое движение вперед.
Москва в XVII столетии была, между прочим, довольно густо «заселена» музыкантами. Гусельники, рожешники в первой половине столетия равно развлекали и знатных жителей столицы, и черный люд. Более высоким статусом обладали трубачи — исполнители на духовых инструментах, среди которых первыми шли гобой и валторна. Спрос на музыкантов был столь высок, что в 60-е годы на Поварской улице открылся «Государев съезжий двор трубного учения».
Памятуя о музыкальных пристрастиях Алексея Михайловича, для него постоянно разыскивали музыкантов. Были случаи, когда их переманивали на государеву службу из посольских свит. Так, в ноябре 1675 года «обездолили» имперское посольство, пригласив за солидное жалованье в 60 рублей и корм двух музыкантов.
При дворе звучал и орган. Исследователи не пришли к единому мнению относительно степени его распространения. Казалось бы, сложность этого инструмента делала его доступным лишь для узкого круга ценителей, куда, естественно, входили обитатели царских покоев. Но, по-видимому, орган был знаком не одним только придворным. Уже Стоглав осуждает органную музыку, звучавшую во время народных гуляний. Разумеется, речь идет о достаточно простых, передвижных органах.
Алексей Михайлович слушал органы, которые, по-видимому, насчитывали десятки и сотни труб. Органист входил в штат Потешной палаты. Тешили первых Романовых приезжие органисты из Польши, Саксонии, Голландии.
Наслаждаясь органной музыкой, Алексей Михайлович готов был разделить удовольствие с другими царствующими особами. Выше уже упоминались случаи, когда царские послы везли в подарки охотничьих птиц. Но Тишайший додумался посылать в подарок инструменты, музыкантов и… музыку. Отправляя в Бухару посольство в начале 70-х годов, он включил в него органиста. И все потому, что ранее царские органисты уже услаждали слух персидского шаха, от которого бухарский правитель ни в чем не желал отступать.
Органы, между прочим, были сделаны в Москве, в мастерской Симона Гуковского. Предприятие было достаточно серьезным: так, заказанный царем в подарок шаху Аббасу II орган состоял из 500 труб[452].
Был и еще один род исполнителей, особо опекаемых царем — военные музыканты, всевозможные трубачи и литаврщики. Едва ли военная музыка всерьез затрагивала царское сердце. Позднее, при сыне
